— Я ни за что туда не поеду! Не заставляйте меня! Молю вас! Молю! — вопил Зеркон, закатывая глаза.
Он так сильно бился в истерике, что одежда на спине порвалась, и наружу выскочил горб.
— Тебе ничего не придется делать, — увещевал Аэций, накинув на плечи карлику свой новенький палудаментум. — Я наделю тебя полномочиями посла. Передашь аттиле несколько слов и все.
— А если меня подслушают, если меня убьют?! — не унимался тот.
— Да кому тебя убивать? И зачем?
— Откуда мне знать. Не одни это сделают, так другие. Племянник… то есть аттила… то есть ваш сын, которого называют аттилой, наверняка, считает, что я их предал. Он и раньше меня обвинял. А последнее время вовсе ополоумел. Говорят, он творит такое, что людоедские пытки в Африке покажутся милой забавой. Вот, что значит, у парня не было рядом отца, и некому было усмирить его нрав… — Карлик внезапно осекся и с испугом взглянул на Аэция. — О, простите, простите. Я говорил не о вас. А так… вообще.
— Не извиняйся, — скривился Аэций и тяжелым взглядом обвел таблинум, всю эту роскошь, которая окружала его последнее время. — Я не должен был оставлять своих сыновей. Но ты ведь знаешь, почему они выросли без меня. Сначала хотел их спасти. От злобы, от суеверий. Потом дожидался, пока подрастут, и смогут меня понять. Да и что бы я им сказал? Забрал вас у матери, а она умерла от горя?..
— О, конечно, конечно, такого нельзя говорить, — замотал головой Зеркон. — Особенно этому, которого выдавали за младшего, а теперь он аттила. У него голова устроена как-то иначе. Слишком уж он нарывист, слишком неуправляем. Как будто с самого детства с ним что-то не так…
— Перестань, — перебил Аэций. Не хватало только услышать про злого духа, от которого родились сыновья.
Но Зеркон говорил о другом. О тех, кто вселяется в тело, когда притупляется страх.
— Вот, помрет человек до срока, и куда его духу деваться? Он ведь еще не дозрел, в земли мертвых ему не добраться. Вот и лезет в чужие тела. Особенно к этим, кто пьяный, или совсем к малышам. Они не ведают страха и пускают его к себе. Страх, ведь, это заслонка от таких бестелесных гостей. Только он и способен их отпугнуть. А у вашего сына его отродясь не бывало. Карпилион и мальчишкой ничего не боялся. А теперь и подавно. Не иначе в него подселился какой-нибудь темный воин, которому нравится сеять зло…
— То же самое я думаю о себе, — устало проговорил Аэций.
— Да о чем это вы? О чем? — уставился на него Зеркон.
— О том, что стал воином, а не лекарем, — ответил Аэций. — Сегодня я выбрал бы по-другому. Видно воинственный дух, который во мне сидел, перебрался к сыну. В тот самый день, когда он пришел в подземелье Маргуса и увидел меня в кандалах… Поезжай к нему. Объясни, что я жив, и назови мое настоящее имя. Только так мы его остановим. Он ведь мстит за меня, это же ясно.
— А почему бы вам самому не придти к нему, не назваться.
Во время посольства? На глазах у десятков людей?
Аэций покачал головой.
— Вначале надо его подготовить. А потом мы обязательно встретимся. И тогда уж, можешь не сомневаться, поговорим без намеков. Не забывай, он ведь вырос во лжи. Хотя и в лучших условиях, чем когда-то я, находясь в заложниках.
— Вот именно, именно! — ответил на это карлик. — Как вас жизнь-то побила. Как побила!
Аэций про себя усмехнулся. Зеркон как обычно в своей стихии. То ли в его словах сочувствие, то ли издевка.
— Ладно, хватит. Отвечай без этого своего зубоскальства. Поедешь в посольство к аттиле?
В глазах Зеркона отразилась такая мука, словно ему предстояло распятие или сжигание на костре. По шевелению губ было видно, что он отвечает, но слишком невнятно и тихо.
— Да что ты там шепчешь? — иссякло терпение у магистра.
— Поеду! — буркнул Зеркон исподлобья.
— Вот это другой разговор, — широко улыбнулся Аэций. — Смотри-ка. Тебя и упрашивать не пришлось.
Он тоже умел пошутить.
Посольство
После переговоров с гуннами Аэций рассчитывал заключить долгосрочный военный союз. Вместе с Зерконом в посольство поехали двое легатов из высшей армейской знати. Оба служили в Норике и могли использовать норский язык в разговоре с аттилой. Одного из них, занимавшего должность наместника, представляли правителем Норика. Другой — доводился тестем некоему Оресту, сопровождавшему, как говорили, посланника гуннов в Константинополь.
Этим посланником был приближенный к аттиле воин по имени Эдикон. После визита в Константинополь на него возложили заботу о безопасности римских послов. Когда он явился в лагерь западных римлян проверить, те ли они за кого себя выдают, Зеркон улучил момент и отозвал его в сторону под навес из ивовых веток. Тот не успел опомниться, как в руке оказался мешочек, затянутый сверху тесьмой из шелковых ниток.
— Что это? — удивился гунн.
— Немного золота за услугу, которую ты мне окажешь, — приторным голоском отозвался карлик. — По лицу я вижу, что ты прекраснейший благороднейший муж и не обидишь бедного старика…
— Какой же ты бедный, — усмехнулся в бороду Эдикон, взвесил мешок на ладони и сжал его в кулаке. — Выкладывай, что тебе надо.
Карлик расплылся в любезной улыбке и придвинулся ближе.
— Я приехал сюда из Равенны поговорить с аттилой. У меня к нему личное дело…
— Личное? Как это?
— Не предназначенное для посторонних ушей. Помоги нам увидеться с глазу на глаз, без свидетелей, большего я не прошу…
— Хм, без свидетелей. Ишь, чего захотел, — насупился Эдикон. — Откуда я знаю, может, ты хочешь его убить?
Карлик в ответ рассмеялся.
— Да кого я могу убить, помилуй, — развел он руками. — Посмотри на меня хорошенько! Такому как я не осилить и полудохлую козу.
О том, что его кулаки все равно, что кувалда, Зеркон, разумеется, умолчал. Суровому гунну такое и в голову не могло придти. Роста он был высокого и по сравнению с карликом выглядел исполином, однако из чувства протеста продолжал стоять на своем. Сперва пусть приезжий расскажет, что у него за дело, а иначе к аттиле его не допустят.
В точности так же настойчиво требовал объяснений Аспар, обнаружив Зеркона у мавров. Тогда удалось отбрехаться рассказами о любимой жене, которую потерял. По правде-то говоря, у Зеркона её отродясь не бывало. Кто же полюбит такого, как он — кривого, косого, убогого от макушки до пят? Но байки травить, не воду носить. Главное тут — надавить на жалость, и тогда за правду сойдет даже наглая ложь.
— Положение у меня такое, надо сказать, незавидное… — со вздохом начал Зеркон. — Жил я когда-то на Волхе. И была у меня жена. Прекрасная, добрая, милая. Словом, лучше уже не бывает. Но пришлось нам с нею расстаться…
— Сбежала, что ли?
— Сбежала. Только не от меня. А со мною.
— Как это?
— А вот так. На селение, где мы домовали, налетели какие-то тати. Ну, и кинулись мы на конюшню. Схватили там резвых лошадок. И понесло меня в поле. А жену понесло к деревьям. С тех пор она и пропала, голубка моя дорогая, единственная на свете.
— Так ты бы её поискал, — сочувственно хмыкнул гунн.
— Искал, да все бесполезно, — ответил карлик со вздохом. — Хотел уж с горя топиться. А тут один благодетель. Иди, говорит, к аттиле, она у него в рабынях…
— В каких рабынях. Откуда? — перебил его возмущенный голос. — У нас рабы под запретом. Пленники — те бывают. А девок насильно не держим. Особенно чьих-то жен.
Надо же, подивился Зеркон. А в Равенне болтали другое. У аттилы, мол, куча наложниц.
— Позволь мне все же узнать у него самого, — произнес он жалобным тоном.
— Думаешь, я тебе вру? — прогремел Эдикон.
Карлик даже коленками ощутил угрозу.
— О, нет, ты неправильно понял, — засуетился он. — Всего-то скажи аттиле, что приехал, мол, некто Зеркон. А там уж он сам рассудит, встречаться нам или нет.
— Ладно. Скажу, — прозвучало в ответ.
После этого Эдикон направился к своим соплеменникам, ожидавшим его возвращения. Спустя какое-то время он покинул лагерь, оставив римлянам нескольких провожатых и приказал выдвигаться к селению, где находилась главная резиденция гуннов.