— Их там гораздо меньше, чем нас, — подзуживал Карпилиона Ардарих. — Сколько мы будем ждать? Снести петушиноголовых и все!
Валамир был такого же мнения. Вторили ему и другие. Карпилион сознавал, что занять высоту на взгорье будет непросто, но и его утомило бесплодное ожидание у холмов. Осторожность важна в обороне, а в нападении надо уметь рисковать. Как предводитель громадного войска Карпилион не знал поражений и не боялся риска. Как сын, поклявшийся отомстить за отца, горел нетерпением наконец-то исполнить клятву, которую дал. Решимость Ардариха и Валамира его вдохновляла.
— Начинаем атаку, — бросил он хмуро. — Коня!
Приказ моментально исполнили. Коня подвели вороного, с широкой грудью и золотой уздой. Карпилион надел на голову шлем и вскочил в седло.
— Вперед! На холм! — показал он мечом в ту сторону, где была кавалерия федератов.
Со всех сторон подхватили:
— Вперед! Вперед!
И тотчас земля содрогнулась от топота тысяч коней. Лихие наездники вскинули луки и помчались на взгорье, улюлюкая и подбадривая друг друга. Склон впереди был пологим. Они без помех подлетели к вершине и, выпустив стрелы, вернулись назад. Однако ливень из стрел не нанес желаемого урона. Их атаку легко отразили. За ней последовала вторая и третья. И вскоре стало понятно, что обычная тактика бесполезна.
Увидев это, Карпилион обратился к своим войскам. Тактика будет другой. Вместо дальнего — ближний бой. Иного выбора нет. Врагов на обоих флангах не так уж и много. Торингов справа возьмут на себя их восточные родичи во главе с Валамиром. Римских наемников слева рассеют гепиды Ардариха. А с кавалерией федератов сразится он сам во главе степняков. Кто может пребывать в покое, когда аттила сражается, тот уже похоронен!
Карпилион издал воинственный клич, которым всегда призывал войска, и повел их в атаку.
*
В это время Аэций и лучшая часть его войска, так называемые букелларии магистра армии, находились в укрытии за холмами и не имели возможности наблюдать за началом боя.
В другом укрытии в окружении столь же отборных воинов притаился сын короля Теодориха Торисмунд.
Аттила не должен был их заметить. Вылазкой франков ему постарались внушить, что также поступят и остальные — спустятся вниз на равнину и позволят себя потрепать. Однако римская армия осталась стоять на холмах, недосягаемая для конной атаки. Аэций не сомневался в том, как ответит аттила. В азарте ринется в бой и схлестнется с кавалерией федератов, стоявшей ровно посередине и казавшейся наиболее уязвимой. А та постепенно отступит за холм и заманит в ловушку около трети гуннов. Разделавшись с ними, Аэций и Торисмунд поспешат на подмогу тем, кто воюет на взгорье, и тогда оставшимся гуннам несдобровать. Сейчас с ними бьются комит Авит и король Теодорих. Аэций придет на подмогу Авиту. А Торисмунд побежит выручать отца. Аэций еще до начала боя хотел поменять их местами, но Теодорих ответил, что так безопаснее для Торисмунда. Слышал бы это сам Торисмунд, наверняка находился бы рядом с отцом.
Накануне они втроем сидели в палатке Аэция, слушали вести, что приносили о франках, решали, как действовать дальше, по очереди дремали. А перед самым рассветом Теодорих простился с сыном и ушел на вершину холма, чтобы встретить гуннов на правом фланге.
Время с тех пор тянулось, словно хромая кобыла…
Внезапно до уха Аэция донесся протяжный сигнал рожка. Прошло мгновенье, другое, и с другой стороны холма повалили кони. Ошалев от страха, они несли на себе живых и мертвых. Следом бежали пешие, оглашая воздух истошными голосами, чтобы привлечь внимание. Сзади на них напирали гунны. Рубили врага на скаку и давили копытами, словно были кентаврами, а не людьми. Их свирепые лица искажала неукротимая злоба. Их мечи вздымались быстрее орлиных крыльев. Против такого напора у федератов не было ни единого шанса.
Аэций взмахнул рукой, и его букелларии выскочили из укрытия. С другого бока на гуннов вылетел со своими мечниками Торисмунд. Резня началась такая, что гунны посыпались с седел прямо под ноги своим лошадям. Их крошили словно труху. Повсюду слышался вой и предсмертные крики. Угодивших в ловушку было так много, что рука уставала рубить. Внизу, под ногами, как бревна перекатывались тела. А сверху всё прибывало и прибывало новое мясо.
Отъехав на возвышение, чтобы увидеть картину боя, Аэций окинул пристальным взглядом тех, кто сражался на поле. Среди гуннов многие были в шлемах, и каждый мог оказаться аттилой. Вон тот, к примеру, длинноволосый, спину которого так упорно загораживают щитами. Как только воткнется по несколько копий, их быстро меняют. Но долго так продолжаться не может. И нет уже ни щитов, ни тех, кто прикроет спину. В пылу сражения воин не видит павших. Он видит только врагов, и каждый его удар достигает цели. Каждый!
Такой в одиночку перережет целое войско.
«Да метните в этого волка копье. Спина же открыта», — едва ли не вслух возмутился магистр. И кто-то его услышал. Копье прилетело сзади. Воин качнулся вслед за ударом и свалился ничком. Увидев это, Аэций потерял к нему интерес. И вдруг посреди всеобщего гама раздались громовые крики:
— Аттила ранен! Аттила лежит на земле!
Торисмунд это тоже услышал. Нашел магистра глазами и, получив в подтверждение быстрый кивок головы, махнул кому-то рукой. И тотчас к упавшему воину побежало несколько человек. Отбили у конных гуннов, пытавшихся его увезти, и понесли к палаткам.
Аэцию не терпелось увидеть поверженного аттилу, но битва была в разгаре. С этого края холмов от гуннов почти никого не осталось. Их быстро добили и побежали на взгорье. Аэций со своими букеллариями — на левый фланг. Торисмунд со своими мечниками — на правый.
К ночи все было кончено. И не римляне обратились в бегство, а гунны. Это было их первое поражение в битве с Империей, но оно рисковало остаться последним, потому что их предводитель аттила лежал в крови в палатке магистра армии.
*
— Победа, — поздравил Торисмунд Аэция.
— Победа, — ответил магистр. — Теперь мы герои на все времена. Зови отца, пойдем, поглядим на аттилу.
Вокруг сияло множество факелов. В темноте казалось, что звезды упали с небес и рассыпались по всему пологому склону. Картина смерти во всей своей неприглядной красе откроется днем, когда посветлеет небо, а сейчас кромешная мгла скрывает растерзанные тела.
Скуластое грубое лицо Торисмунда было тревожно.
— Отца я пока не видел, — сказал он своим тягучим, чуть хриплым голосом. — Наверное, погнался за гуннами. Поеду за ним. Возможно, ему нужна подмога.
— Поезжай, — кивнул Аэций. — Я буду в палатке. Там меня и найдете.
*
В лагерь он шел пешком. Со всех сторон его окликали по имени. Поздравляли с победой, потрясали оружием в знак уважения. Тут были и те, кто стоял на ногах. И те, кто лежал на носилках, истекая кровью. Победная эйфория властвовала над всеми. И сам он чувствовал необыкновенность момента. Теперь на долгое время в Галлии восстановится мир. Империя спасена от разорения. По крайней мере, здесь, на западе. Император Валентиниан получит новое подтверждение тому, что армия находится в верных, надежных руках. А друзья и соратники убитых утешатся мыслью, что смерть их товарищей не была напрасной…
Возле одной из палаток стояла охрана. Полог был приоткрыт. За ним сияла полоска света. Наверное, горел светильник, оставленный лекарем.
— Что там с пленником? Жив? — спросил Аэций, приподнимая полог.
— Жив, но сказали, не доживет до утра, — ответил охранник.
Ну, что ж. Придется поторопиться, подумал Аэций и вошел в палатку.
Часть 19. Встреча
Раненый лежал на промокшем от крови плаще. Он был раздет по пояс. Правую сторону вместе с шеей закрывала повязка. Походный лекарь уложил его прямо на спину, нисколько не заботясь о том, где находится рана, и напоил дурманящим зельем, чтобы не чувствовал боль, и можно было его допросить.
Аэций присел на корточки рядом и пододвинул светильник. Раненый тяжело со стоном дышал. Лицо исказило страдание. Аэцию оно показалось знакомым и незнакомым одновременно. Зеркон описывал предводителя гуннов как темноголового, с козлиной седой бородкой и несуразными расплющенными чертами. А этот выглядел совершенно иначе. Светлый оттенок волос, густая короткая борода, прямой благородный нос. Дополнить картину мешали полузакрытые веки. Раненый был в забытьи. Аэций шлепками заставил его очнуться и взглянуть на того, кто сидит перед ним. Взор поначалу был безразличным и каким-то мутным, но постепенно ожил. Зрачки расширились радостным удивлением, и в следующее мгновение Аэций услышал: