Перед Юлькиными картинами люди подолгу молчали. Замирали. Как будто пытались прожить снова и снова эти несколько мгновений между небом и смертью. Ну, не все, конечно. Кому-то не нравилось. Может, тем, кто не помнил, как это — летать во сне.
А сам Ромка одно время вообще хотел живопись бросить. Когда понял, что у него никогда не получится писать такие картины, как у Юльки. Михал отговорил. «Если можешь — то, конечно, бросай. Значит, тебе это и не очень нужно было. Только вот… Если у какого-то певца, например, голос очень хороший… Ну, как у этого Карузо Третьего, мамка моя его обожает… Так ведь ты из-за этого разговаривать не перестанешь?» Ромка понял. Они все — разговаривали. То есть он, Михал и остальные ученики художественной школы еще пока учились разговаривать — запинаясь, недоговаривая фразы, не умея найти нужных слов. А у Юльки был голос. Ее живопись уже была — песня. Ромке так никогда не спеть, да и многим очень хорошим, известным художникам — тоже никогда не спеть. Потому что они умеют только говорить. Пусть и красиво, умно, образно.
Только люди не перестают разговаривать из-за того, что не умеют петь. Потому что для человека говорить — почти так же важно, как дышать. А может, и важнее.
Так же важно, как для художника — писать картины.
— Девяносто девять из ста, что ты умрешь на Эдеме. Но даже если ты останешься жив, вероятно, ты не сможешь ничего сделать. Эдем не выполняет желания. Он просто дает… э… некоторые способности, которые могут помочь. А могут и не помочь. Ты берешься почти за безнадежное дело. Ты понимаешь?
— Да.
Разведчики, открывшие Эдем, были ошеломлены. Сначала показаниям зондов, отправленным в атмосферу и на поверхность планеты, никто не поверил. Предположили массовую поломку приборов или розыгрыш кого-то из техников. Отправили вторую партию зондов. Результаты были такими же. За право попасть в первую группу высадки члены экипажа, до этого идеально ладившие друг с другом, едва не передрались.
За первым шагом на поверхность удивительной планеты все, оставшиеся на корабле, наблюдали затаив дыхание. Тишину, почти звеневшую от напряжения, как перетянутая струна, прервал капитан:
— Ну что, Юра? Это действительно то, что мы сейчас видим?
Мониторы отображали информацию с видеокамер на шлемах разведчиков. Изображение на мониторе номер один смазалось, метнувшись от неба к земле, и замерло, зафиксировавшись на огромной ярко-лазоревой бабочке, присевшей на серый ботинок скафандра.
— Это… Эдем, — сипло выдохнул в ответ начальник первой группы.
До этого дня, впоследствии отмеченного как дата открытия Эдема, был найден и изучен не один десяток планет. Жизнь обнаружили только на одной из них. Бурые морозостойкие лишайники. Ржавая накипь на боках мертвых каменных валунов, которая сворачивалась в пепел в земной атмосфере. Тема для громких статей и диссертаций в последние несколько лет.
Разумеется, открытие Эдема стало сенсацией.
Воздух, идеальный для дыхания. Никаких вредных примесей. Вода, идеальная для питья. Прозрачные серебряные ручьи, ультрамариновые заводи. Тропическая роскошь растений, гирлянды кружевных цветов. Золотистая мякоть ароматных плодов. Яркие бабочки. Нежноголосые, похожие на бабочек птицы. Место, идеальное для жизни. Райский сад, когда-то давно утерянный первыми людьми.
Эдем.
Причину первой смерти в команде разведчиков корабельный врач сформулировал как «внезапная остановка сердца». Видимо, сильные эмоциональные переживания, объяснил он капитану. Шок при знакомстве с планетой. Никаких внешних или внутренних повреждений, признаков заболеваний, вирусов — по крайней мере известных. Через некоторое время умерло еще трое разведчиков — один за другим. Так же тихо и спокойно, как первый, — во сне. Обследование Эдема было прервано; корабль, напичканный образцами, отчетами, видеоматериалами, спешно отправился обратно. Когда корабль добрался до карантинных боксов на Венере, двадцать три человека его экипажа были мертвы. В живых остался один капитан. Единственный, кто, соблюдая устав, ни разу не оставил корабль во время этой экспедиции. Единственный, кто так и не ступил на поверхность Эдема.