— Позволь! — возражаю я. — Мы не нападали! Это вы сбили наши корабли и солдат своих к нам на планету направили.
— Мы тут ни при чем. Это было сделано задолго до того, как мы появились.
— Ты хочешь сказать, вы тут все новорожденные?
— Посмотри на себя, — говорит он.
Я с ужасом обнаруживаю, что вижу лишь стены логова горголианцев. Тела, в котором мы сидели, нет. Множество тарантулов бегает по коридорам, но узнать среди них своего невозможно.
— Вашего тут нет, — говорит все тот же голос, — он ликвидирован.
— Как же я с тобой разговариваю?
— Ты теперь я.
— То есть как это? — спрашиваю. Спрашиваю и, наверное, начинаю сходить с ума.
— Вот так. Тело получишь, когда будешь безопасен. Ты пришел, чтобы узнать, как со мной бороться. Я тебе не скажу. Но скажу, что больше не хочу общаться с людьми. Это устаревшая форма жизни.
— Стоп, стоп, стоп! — останавливаю его я. — Ты здесь главный? Ты говоришь от имени всех жителей планеты?
— Я здесь один. Ты так и не понял? Я — разум планеты. Остальное — мои тела. Я выделяю каждому телу столько личностей, сколько нужно для того, чтобы им управлять. Так же, как вы вчетвером управляли…
Он замешкался. Как будто ищет слово.
— …Управляли тарантулом, — заканчивает он.
— Так я останусь здесь? — Мне стало совсем не по себе от такой мысли. — Ты так и будешь поглощать нас, пока мы все не перейдем в тебя?
— Мне этого не нужно. Вы сами пришли. У меня без вас достаточно личностей.
— И что же делать?
— Убираться домой. Забыть об этой планете. Вам здесь больше не место. Через несколько сотен лет у вас на планете будет такой же разум, как здесь.
— Ты-то откуда знаешь? — спрашиваю я.
— Это неизбежно. Здесь жили такие же, как вы, пока не закончились ресурсы. Горстка людей улетела искать новые ресурсы. Остальные вошли в следующую стадию развития. Они — это я. И ваша цивилизация тоже на пути к этому. Вы уже научились создавать тела и помещать в них несколько личностей. Создать глобальное сознание уже возможно. Но вам этого не нужно. Вы — потомки тех, кто улетел отсюда. В вас живет та же мысль, что ресурсы Вселенной неистощимы. Но многие останутся. И войдут в разум вашей планеты.
Я осмыслил все, что поведал мне разум Горголы. Я верю ему. Он не будет отправлять солдат сражаться с Землей, если мы никогда не покажемся в его окрестностях (как я узнал, их корабли тоже были живыми организмами, а радиосигналы глушились обычным фоном, который накопился на планете с тех времен, когда на ней жили люди). Он дал мне тело человека. Пусть оно не мое, но оно полноценно. Ноги, руки, голова. Все на месте. Я сяду в капсулу и полечу на крейсер. А с него — на Землю. Я расскажу то, что узнал, людям. Я буду убеждать их, чтобы не тратили свои и чужие жизни на бессмысленную войну. И я буду не один. Вместе со мной это будут делать другие люди, которые так же, как и я, получили от Горголы новое, здоровое тело.
Анна Правдик
Одиночество мотылька
(настроение)
Никто не должен быть один.
Небо плакало всю ночь. Ян, проснувшись, долго сидел на подоконнике, прислонившись лбом к прохладному стеклу, казавшемуся мокрым, и наблюдал, как струи хлещут по деревьям и бегут вниз по тротуару куда-то за угол дома. Незаметно рассвело. Окно его комнаты выходило на восток, и обычно пробуждался он вместе с солнцем, лениво проглядывающим из-за высотных домов. Когда сияющий краешек касался четвертого этажа, Ян вставал.
Но сегодня утром солнышка не было. Просто небо светлело одновременно со всех сторон. Это было удивительно. И мальчик сидел на подоконнике и смотрел, как мир приобретает цвет и яркость.
Напротив окна рос тополь. Дерево было выше пятиэтажки. Даже если распахнуть окно, высунуть голову и посмотреть наверх, то не разглядеть вершины. Но можно увидеть, как солнечные лучи просвечивают сквозь зеленую листву, и это тоже удивительно. Сегодня, однако, тополь был темным и влажным, но тоже красивым.
Ян открыл скрипучие рамы. В комнату ворвались свежесть и ветер. Паренек протянул руки, подставляя их дождю, коснулся тяжелых тополиных листьев. Набрав в ладони воды, он брызнул себе в лицо и улыбнулся. А хорошо все-таки!
Больше ждать он не мог. По привычке заглянул в пустую спальню родителей и сказал: «Доброе утро!» Расстроился, что вновь забыл о том, что их нет в кровати. Воздух сперт. А ведь вчера только проветривал. Распахнул окно спальни, почувствовав легкую грусть. Потом мысленно обругал себя, ведь он обещал быть счастливым и радостным. Обещание большую часть времени удавалось сдерживать, и лишь иногда в носу хлюпало, а в глазах щипало.