Катя научила ее красиво одеваться. Ни о каких серых платьях до пола уже и речи не было. Вместе они мотались по рынкам, вместе подбирали. Ей нравилось светлое — белый, бежевый, бледно-голубой цвета. Еще она очень полюбила зиму. Из-за снега. Могла часами смотреть из окна на метель и мотающиеся на ветру плакучие ветви березок во дворе. Как японцы на свои сакуры смотрят. Запомнилось: в синих сумерках на фоне окна неподвижный девичий силуэт, тонкая такая, с двумя косичками…
Но часами — это если дел по дому не было, а такое выпадало нечасто.
Я уже писал, что почти все хозяйственные обязанности взяла на себя воспитанница. При этом, находясь в полном послушании, Мата всегда держалась очень самостоятельно. Всегда чувствовалось: она делала так, потому что сама хотела и сама для себя решила, а не потому, что кто-то решил за нее, или она не могла иначе. Могла.
А не любила, кстати, позднюю осень. Слякотные ноябрьские дни, вроде того, в который она прибыла на российскую землю.
С отцом Мата переписывалась, но довольно вяло. Судя по ее словам, старый негр неизменно передавал мне поклоны. Ну-ну.
Как-то я заметил — Мата забыла на кухне блокнотик. Он оказался мелко исписан арабской вязью. Письма отцу? Дневник? Стихи? Или… списки обреченных? Не знаю, с арабским я не в ладах, но в любом случае какая-то отдушина у нее была.
Месяцев через семь после пополнения нашего семейства, Мата крестилась. Сама. Мы с Катей никак ее к тому не подвигали, вера — сугубо личное дело человека. Может, так она исполняла волю отца. Может, так на нее повлияли крестины Ванятки. А может, еще что. Она любила читать много разного. Почти все свободное время или читала, или по Интернету бродила. Комп с подключением мы ей еще на аттестат подарили. Я надеялся, что она хоть по Сети друзей найдет. Но — куда там. Самообразованием занималась. С Россией знакомилась. Религии изучала.
Кажется, целый год или даже полтора смертей не было. Но и о социализации пришлось забыть. Мата грела питание, стирала пеленки, подмывала Ванятку, нянчилась с ним, когда Катя отдыхала. Интересные песенки она ему напевала. Национальные. Я подслушивал через дверь. Это даже не арабский был, наверное, волоф или еще какой из негритянских языков Мавритании.
Поневоле вспоминалась жара, приземистые улицы Нуакшота, сморщенный черный старик с белой бородкой и пыльный запах тканей. В такие моменты я размышлял: как сложилась бы наша с Катей жизнь, пройди я тогда мимо? Отчего-то картинки выходили все очень скучные и блеклые. Впрочем, я никогда особо буйной фантазией не отличался.
Однажды ночью, уже в начале осени, я проснулся от криков. Кричали на улице. Первые секунды думал: пьянь песни горланит. Но нет. Кого-то избивали.
— Петя, звони в милицию, — тревожно сказала Катя. Она тоже не спала.
Я откинул одеяло, встал, нашарил в темноте тапки и зашаркал в коридор. Ванька мирно сопел в кроватке, слава богу, со сном у него полный порядок.
Вышел. Только потянулся включить свет, как вдруг понял, что крики прекратились. Будто выключили их.
И в наступившей тишине — тяжелые вздохи из-за двери напротив.
Я шагнул, помедлив, коснулся ладонью холодной доски и замер — в темноте, посреди коридора, слушая прерывистое, с хрипом, дыхание.
— Мата…
Шорох, шлеп босых ног о пол, шепот с той стороны:
— Да… дядя Петя?
— Тебе чем-нибудь помочь?
— Нет… я… сейчас справлюсь… спасибо…
Так мы еще какое-то время стояли, молча, по обе стороны плотно закрытой двери. Я все хотел что-то сказать, но нужные слова ускользали…
Утром я сидел на кухне и глядел в окно, сквозь позолоченные сентябрем березки. Человечки в серой форме что-то рассматривали возле дома напротив. Трупы увезли еще раньше. Мата была тут же, гремела посудой под шум льющейся воды. Катя только что пошла с Ваняткой на прогулку.
— Тебя что-то печалит, Мата.
— Да, господин. — Вода смолкла. — Я устала забирать жизни…
Несколько листиков слетели с желтых веток и закружились к земле.
— …я бы хотела… дать жизнь.
Слова заставили обернуться. Мата смотрела на меня. Большие темно-карие глаза.
— Так ведь… — горло вдруг перехватило, пришлось откашляться. — Придет время, ты сможешь найти жениха… В университете, когда восстановишься, или еще где… Да тот же Антончик…