Мир в теплом круге настольной лампы был безопасен и прост. Часть стола, раскрытая тетрадь, ручка, небрежно брошенная на недописанную страницу. Хальк выцедил последние капли из проклятой антикварной чаеварки. Так станешь пьяницей. Рука дрогнула, и рубаху окропило вишневое. Банально до оскомины. А юноша уже сидел в вычурном кресле с атласной обивкой, подтянув к подбородку худые колени, ноги у него были чересчур длинные, едва поместился. Темно-русые волосы падали на лоб. Сидел, ласково теребя кортик в бархатистых ножнах. А рядом, на краю стола, стоял чайник — обыкновенный белый чайник, даже без цветочков: широкий носик, откинутая ручка. А из чайника лезла сумасшедшими гроздьями, пенилась сирень. Откуда? Выпускной бал, конец июня. Юноша усмехнулся серыми глазами.
— Ты забыл. Майнотская сирень цветет всегда. Кроме зимы, конечно, — уточнил он.
— Нет такого города — Майнот.
— Есть. Ты забыл.
Хальк задохнулся то ли от боли в голове, то ли от немыслимой надежды. Игла прошла через сердце, вниз, заставив похолодеть пальцы.
— Послушай.
Губы пересохли и не повиновались. Хальк покачал в руке чашку — она была пустой. Тогда он выволок из чайника сирень и стал пить из носика.
— Ты что! — возмутился собеседник. — Я обещал ее Лидуше!
Почему Хальку кажется, что перед ним мальчишка? Года на два младше, не больше. Молодой — он сам.
— Послушай. Я… предлагаю тебе сделку.
Юноша в кресле сощурился удивленно и недоверчиво:
— Разве ты дьявол?
— Может быть, это неправильно, — продолжал Хальк, стараясь не останавливаться, — может, ты проклянешь меня за это, но в той войне, что начнется завтра… выживешь ты…
— Ты что! — Двойник покрутил пальцем у виска.
— Не погибнешь… на болоте… Станешь взрослым, писателем.
Юноша крутанул кортик.
— Я стану морским офицером. Как прадед.
— И потом, потом ты найдешь одну женщину. Я не могу, а ты… у тебя получится. Правда, там другой мир, Средневековье. Но ведь писателю можно. Защити ее! Даже от меня, если понадобится, — сказал он, словно бросаясь в омут. — Ладно?
— Ну… — Парень выкарабкался из кресла. — Как я ее узнаю?
Я предал, сказал себе Хальк. Один раз, когда я был действительно нужен, когда мог спасти… Алиса, я тебя предал. Я и поцеловал-то Дани всего один раз. Или два. Совсем ненужную мне женщину. И опоздал. И чтобы исправить невозможную для исправления ошибку, я с тупым постоянством обреченного раз за разом спасаю тебя, Алиса, в сказке. Совсем не веря в то, что смерти нет. Совсем не веря, что в пустоте, в ничто рождается действительность, что Слово может стать Миром. И Христос и Корабельщик, обещая надежду, лгут одинаково.
— Даг, ты ее узнаешь. Узнаешь. Обязательно. Ее зовут Алиса. А, вот. Ты пройдешь по мосту. Я напишу, напишу про Мост, связующий берега и времена. Там будет маяк, такой, как здесь, только ближе к Эрлирангорду. Ну, тот, на который Алису привозил Хранитель. Чтобы подарить кораблик. Даглас, Даг, ну пожалуйста… Будь счастливей меня.
— Какое смешное имя… — Парень стоял, перекатываясь с пятки на носок, словно очень спешил и в то же время не мог уйти. Сгреб свою сирень, засунул в чайник. — Это я? Прости, я обещал, ребята ждут.
Будет лес. Осенние листья. Атака, в которой, кроме Дага, не выживет никто. Смешной, он похож на кузнечика.
Хальк очнулся. Было темно. От окна тянуло предутренним холодом. Хальк наощупь зажег лампу и увидел, что свечной воск закапал недописанную страницу.
Кешка и Лаки хором запыхтели.
— Александр Юрьевич. Ну, завтра последний день.
— А вы обещали!
— Что обещал? — поинтересовался Хальк неприветливо.
— Ну, обещали.
— Или говорите — или брысь!