— Ясно. — Хальк вздохнул. — Эй, компания! Оделись, обулись!
— У-у, — надулся Пашка Эрнарский. — А в маяк?
— Туда и идем. Не хочу, чтоб вы ноги посбивали.
Перекрытия внутри сохранились замечательно.
И винтовая лестница тоже. Дерево стало серебристым от старости, но даже не прогнулось, когда Хальк попрыгал и сплясал на нем. И все равно воспитатель обтопал каждую ступеньку, а задранные лица следили за ним с вниманием и — немножко — обидой.
— Безопасность — прежде всего, — назидательно сообщил Хальк. — Обедать будем наверху.
— Ур-ра-а!!!
— К перилам не подходить!
Живой вихрь едва не снес Халька с лестницы. Воспитатель в чем-то даже понял Ирочку.
А внутри маяка было пусто и в общем-то неинтересно. Солнце сеялось сквозь узкие, лишенные стекол окна. Дети, отпихивая друг друга, выглядывали в них, ахали: «Усадьба! Как на ладошке! А море! Парус там! Не, чайка! Сам ты парус!» Потом поднялись к фонарю. Хрустальный, немного побитый шар все еще покоился на оси. Хальк объяснил, что внутрь вставляли сначала масляный, а потом электрический фонарь, а хрусталинки усиливали свечение. Предприимчивые детишки предложили прилепить на нужное место и зажечь свечку, и огарок сыскался в чьем-то кармане, но Хальк отговорил — все равно солнце, толку чуть. С ним согласились и, до опупения налюбовавшись окрестностями, спустились на ярус ниже обедать.
…и я понимаю, что сказка эта, тусклый елочный шарик с прочерками синих и малиновых молний внутри, для меня важнее, чем вот эта жизнь. Может, это неправильно, но иначе я не умею. Этот — необласканный радугой мир — для меня живой. Единственная моя сейчас реальность.
От всадников пахло страхом. Они — для того чтобы выехать из Хальковой страшной сказки — были чересчур уж настоящими. Порванные кольчуги, побитая кираса, у одного на перевязи рука. Запаленные кони. В потрепанных ножнах мечи. Глаз отсюда не было видно. Но Хальк знал, что живет в их зрачках: звериное, вызывающее жалость и ужасающее одновременно. Как застарелый запах крови от бинтов, муть, гной. Эти не боялись сами, но жажда, не утоленная ими, могла заставить убить. Некнижный, вот такой, овеществленный ужас. Дети, кажется, тоже почувствовали это и молчали. Смотрели на Халька. Всхлипнула, потерлась головой о его плечо Лизанька. Хальк осознал, что ищет, где им укрыться, или что-то, чтобы навалить на люк в полу. Полусумрачная зала была отвратительно пуста. И оружия никакого. Разве… битая бутылка против меча. Класс. А эти… солдаты… подъехали, медленно слезали с коней, устраивались под стеной. Мелькнула мыслишка: отдохнут и уедут. Так хотелось в это поверить! Затаиться и ждать. К закату о них начнут беспокоиться. Нет, учитывая мнительность и способность Ирочки впадать в панику — часа на два раньше. Глупо.
Что ему делать — с детьми за спиной? Выскочить:
— Я вызываю вас на поединок! Ценою — моя и их жизнь!
Он, в отличие от этих, железного меча в руках не держал. Да и полагаться на милосердие таких…
Теперь он жалел о прочности ступенек!
— Что же вы! — сверкнула глазищами Мета. — Выскочить — и в окошки. В разные стороны. Арбалетов там нет.
Хальк, прячась, выглянул: действительно нет. А я отвлеку их, выйду. На нем повисли гроздьями с двух сторон, на Мету посмотрели обвиняюще. Да, они худенькие, маленькие, пролезут в нижние бойницы, а воспитатель?
А он во все глаза глядел на того, с пораненной рукой. Вот где привелось встретиться. Ave, мессир де Краон, Одинокий Бог.
Ну вот, все просто. Аписа! Если, чтобы встретиться с тобой, нужно умереть, я готов.
Он повернулся к детям. Подмигнул как можно беззаботнее.
— Мета умница. Вы выскочите и побежите в разные стороны. За помощью, — уточнил он, подавляя бунт в зародыше.
Помощь… Полтора часа туда, полтора обратно. Гай, Ирочка, в лучшем случае управляющий с ружьем. Против этих всех.
— Ясно, дети?
Они смотрели. Может быть, все понимая и прощаясь. Потом, как мышки, посочились вниз. Слава богу, здесь никто не косил луга. Трава ему по грудь. А им — пожалуй, с головой. Побегут. Он помнил, как бегает, перебирая ножками, птичка коростель. Точно мышка пробежала. Только быстро-быстро колышется трава. Хальк тряхнул головой. Штопор лестницы. Парапет. «Анна! Анна! Не едут ли наши братья?!»
— Эй, Краон, поговорим?!
И все же его молитвы были услышаны. В облаке пыли приближалась погоня.
Женщина не скакала впереди всех — было видно, что она вообще совсем недавно научилась ездить конно. И над ней не развевалась орифламма. Только ветер рвал седеющие короткие волосы. И запрокинутое лицо стало намного старше — словно она прошла дорогами всех их сказок. Хальк видел ее лицо так отчетливо, будто между ними были не три яруса башни, будто они стояли — дотянуться рукой.