Сведения о былых цивилизациях, получаемые при археологических раскопках, мало что говорят нам о достоинствах и дурных чертах этих цивилизаций, о борьбе их народов и причинах их падений. Пирамида, возведенная здесь, будет содержать все такие сведения. После ее открытия, после прочтения всех обнаруженных там документов человечество будущего узнает о том, что тысячу лет назад существовали железные дороги, телеграф, радио, звукозапись, телефоны, линотипы, летательные аппараты и была известна система кровообращения человека — словом, обо всех открытиях последних четырехсот лет. Наша цивилизация уже пять тысяч лет идет по пути эволюции, но только пятьсот лет назад было открыто, что Земля круглая. И гигантский глобус покажет нашу планету всем, кто войдет в пирамиду.
Эта цивилизация совершила поразительные открытия в области строения Вселенной, в прикладных науках, относящихся к индустрии и здоровью человека; но крайне мало в сравнении с этим сделано в искусстве управления государством и совсем ничего в научном изучении законов цивилизации. От умелого владения такой наукой зависит сохранение и совершенствование цивилизации. И нет ничего важнее этого знания.
Это цель пирамиды, и потому не будет допущено ни малейшего потакания себялюбию и тщеславию. В пирамиде не будет никаких персональных гробниц, и ничье имя не появится на внешних гранях пирамиды. Только то, что будет выгравировано на металлических пластинах».
Однако, горько усмехнувшись, наверное, неистребимости людской суетности и тревожась о скудности собранных средств, Харвей счел разумным пойти на некий компромисс:
«Имена и адреса (ничего себе!) всех жертвователей в Фонд пирамиды будут записаны на пергаментной бумаге и помещены в стеклянный контейнер с выкачанным воздухом, установленный в центре зала на специальном пьедестале. Их имена будут также занесены в вышеупомянутую книгу, которая будет распространяться среди публики. Таковое содействие в ускорении строительства пирамиды и замуровывании ее помещений будет оценено по достоинству».
И в заключение следует декларация казначея всего предприятия, Первого Национального банка, Роджерс, Арканзас: «Мы полагаем, что исторически и археологически это предприятие имеет всемирное значение, и с радостью принимаем участие в его осуществлении. Мы лично знакомы с мистером Харвеем. Он один из крупнейших вкладчиков этого банка, пользующийся заслуженной репутацией ответственного и надежного джентльмена». И далее в том же духе.
Мне кажется, что это заявленьице также должно быть отпечатано на прекрасном пергаменте, положено под стеклянный колокол, запломбировано и погребено вместе с другими важнейшими документами. Останется только восхищаться людьми будущего тысячелетия, если они, додумавшись опять до выплавки стали и производства динамита, окажутся еще и способными, с помощью тех чудодейственных книг-ключей, разгадать значение слова «джентльмен». Очень хорошо могу вообразить, как они ломают себе головы, пытаясь понять, что представляло собой это вымершее животное. Уверен, что за всеми этими трогательными заботами сделать как можно доходчивее фотографии и прочие изображения людей, машин, костюмов, четвероногих и птичек мистера Харвея ни разу не посетила мысль, что термин «джентльмен» будет начисто лишен смысла для людей будущего. И очень сомневаюсь, что те, кто откроет пирамиду однажды в далеком будущем, будут иметь хоть какое-нибудь представление о том разряде людей, к которому причисляли мистера Харвея. А было бы чертовски интересно, если бы мы только смогли, почитать научное исследование какого-нибудь ученого сухаря, анализирующего содержимое этого необычного хранилища времен цивилизации, существовавшей предположительно 250 ООО лет назад. И мы, внимательно следя за всеми скачками этого мудрого дятла от сучка до сучка древа познания, могли бы в самом деле скептически отнестись к знаниям людей будущего о том, что происходило в смутном, не поддающемся определению периоде, свидетелем которого мог быть, вероятно, только портлендский цемент. Действительно, портлендский цемент! Первые мои годы после школы прошли в удушливой атмосфере цементной компании. Все, что я помню из той жизни, так это термин f.o.b.[26] Означало это то, что я должен был слезать с высокого насеста, на котором сидел, заполняя опросные бланки, бежать два пролета по лестнице вниз получать грузовые тарифы до Пенсаколы, до Нагасаки, до Сингапура или Оскалузы. За все время службы в цементной компании я так и не увидел ни одного мешка с цементом. Зато я видел фотографии цементных заводов на стенах вице-президентского кабинета, когда в крайне редких случаях получал доступ в это святилище. Мне некогда было поинтересоваться, из чего приготовляют цемент. Но, судя по письмам, которые мы время от времени получали от разгневанных клиентов, не все портлендские цементы были одинаково высокого качества. Некоторые из них не выдерживали мало-мальски приличного дождя. Ну ладно, это к делу не относится. А вот что мне хотелось бы сказать, прежде чем закончить разговор о пирамиде: по моему непросвещенному мнению, молодые пары, отправляющиеся в свадебное путешествие, поступали бы очень правильно, если бы, благополучно пройдя положенную проверку на реакцию Вассермана, не покупали билеты до Ниагарского водопада, а поехали бы в Монти-Ни. И во время пребывания в Роджерсе, а пожить в Роджерсе логично, если ты собираешься посетить Монти-Ни, пусть остановятся в отеле Харриса, одном из лучших отелей из самых недорогих во всей Америке. Я рекомендую эту гостиницу без всяких оговорок!
* * *
В случае Альберта Пайка мы имеем дело с человеком, столь же озабоченным стремлениями и благополучием человечества в целом, но совершенно другого темперамента и мировоззрения. Я ничего не слышал о нем, пока не попал в Канзас-Сити, где встретился с одним художником, хорошо знакомым мне еще по Парижу. Помимо прочего этот мой приятель был масоном. Обычно я узнавал от него о масонстве и других интересных вещах во время наших вечерних прогулок от кафе «Дом» к улице Фрудево. На этой улице, как раз напротив Монпарнасского кладбища, он жил, и я нередко получал там стол и кров в голодные и бездомные времена. Мне он казался в те дни странноватым малым. Разобраться во многом из того, о чем он тогда рассказывал, я не мог. Я предпочитал посмеиваться над ним втихомолку, о чем после очень сожалел; во искупление этого греха я и сделал крюк чуть ли не в тысячу миль для того, чтобы поприветствовать его в Канзас-Сити. Разумеется, я не обмолвился ни словом о своем раскаянии, предоставив моим поступкам говорить за меня. В награду я получил от него при прощании совершенно неожиданный подарок. Он одолжил мне на время книгу, которую мне страшно хотелось прочитать и с которой, думал я, он не расстанется ни на минуту. Тем более, как я понял, он всегда смотрел на меня как на довольно безответственную личность. «Феникс», так называлась эта книга, представлял собой иллюстрированный обзор теории и практики оккультизма, автора звали Мэнли Холл, издание 1931–1932 годов. Как бы то ни было, задолго до того, как я оказался в Литтл-Роке, где, кстати говоря, был с самым сердечным гостеприимством встречен другим крупным масоном, я проглотил книгу Мэнли Холла. Но, проскакав единым духом по ее очень неудобного формата страницам, — она больше напоминала какой-нибудь атлас, чем оккультный обзор, — я совершенно упустил из виду, что Альберт Пайк был родом из Литтл-Рока. Я едва не сбился с верного пути, сразу кинувшись в Консисторию, и лишь через несколько часов услышал от судьи Макхонея целую лекцию о необычайных достоинствах выдающегося гражданина Вселенной Альберта Пайка. Еще повезло, что я не стал дожидаться сведений о таком человеке из уст гида, который водил меня по Консистории. Вместилище разума этого зануды — подозреваю, тоже масона, но уж верно самой низкой степени, — было загромождено кучей статистической рухляди. Китайскому епископу, которого он, обалдев от счастья, вел почетным эскортом по мрачным достопримечательностям, может быть, было интересно, но меня все это ничуть не трогало, даже подавляло. Особенно картинка какого-то шведского художника, по поводу которой именно потому, что это был швед, гид заметил, что вот, мол, более изысканная живопись, чем другие олеографии, украшающие стены. Мы пришли в зал заседаний, и наш проводник, осторожно хлопоча возле электрического щита, стал создавать некую, как ему казалось, поэтическую мистериальную атмосферу, включая и выключая самое разнообразное по цвету и яркости освещение. Эта печальная экскурсия сопровождалась сухими цифрами относительно количества братьев, которые могут одновременно присутствовать на общей трапезе, времени, отведенного правилами для подготовки к продвижению от третьей степени к тридцать второй, и так далее. Самое лучшее, что там было, — гардеробная комната с реквизитом, хранившимся в отдельных стенных шкафчиках. Поразительное разнообразие одежд, и среди них уникальное одеяние «бедного человека». В самых великолепных костюмах было нечто азиатское, в других даже что-то от Тибета, если они только не были приготовлены для местной пожарной команды. Я узнал там кое-что и об Йоркском обряде для евреев «и прочих» (а кто они, «прочие»?), и о Шотландском, к которому принадлежал Альберт Пайк. Увиденные в этом хранилище маски немедленно пробудили во мне интерес. Но как только я начал расспрашивать нашего гида, до него сразу же дошло, что я не масон, и он поспешно убрал маски с глаз долой, явно почувствовав себя виноватым в излишней откровенности. Какого черта, подумал я, Атьберт Пайк с его талантом нашел в этой белиберде, во всех этих фокусах-покусах. Вслух формулировать мое удивление было бессмысленно — среди этой дешевой театральщины наш гид чувствовал себя как дома. Он еще приберег для нас изящную шуточку — предложил заглянуть в «комнату клуба миллионеров». Так он назвал бильярдную, где очумевшие неофиты могли на несколько кратких часов отвлечься от бесконечной утомительной зубрежки.