Чуть в отдалении из ангара выкатывали еще один аэроплан. Перед ним спиной шел авиатор, направляя каждое движение неистовыми жестами.
Отто распрямил плечи и приблизился к человеку, бывшему, очевидно, как итальянцем, так и репортером.
- lnformazione, per favore(53), произнес он напыщенным тоном, который, как считали Макс и Франц, приберегал только для пражских официантов. Глаза репортера округлились и вспыхнули.
- Per esemprio?
- Chi е il aviatore cola, prego?
- E Ruggiero. Francese.(54)
- Спроси его, сказал Франц, не знает ли он, кто вон тот высокий мужчина с глубокими глазами и каштановыми волосами.
- E quest'uomo di occhi penetrante e capigliatura riccia?(55)
Репортер не знал.
Казалось, к полету еще ничего не готово. Они прогулялись до кип сена, отделявших летное поле от трибуны, где под увешанным флагами навесом ярусами восседало общество. Все это походило на самую большую толчею в мире, написанную кистью импрессиониста. В плетеном кресле под голубой парасолькой сидела основательная графиня Карлотта Примоли Бонапарт. Вокруг нее стайкой вились молоденькие дамочки в голубых и розовых вуалях.
Где же здесь три принцессы Бурбонов - Массимилла, Анатолия и Виоланта? Покинуть длинные пологие ступени Виллы Медичи, уже усеянные первыми листьями осени, уехать от высоких деревьев, безносых герм и терминов своих римских садов, из-под зашиты стен к холмам Брешии - был ли это для них просто светский выход, на который их пригласили кузены, все в усах и саблях? Однако, говорили, что д'Аннунцио(56) здесь - а он в этом году напечатал "Федру" и "Contemplazione della Morte"(57), книги, напоминавшие Кафке венки в морге, - и не доходили ли до них слухи, что он брал летные уроки у Блерио?
Они увидели Пуччини. Тот опирался о соломенную баррикаду, защищавшую большую трибуну. Лицо его было длинно, а нос - как у пьянчуги.
Профиль дамы с идеальным подбородком и глазами цвета горечавки заслонил от Кафки цилиндр господина в брыжжах, а затем, как раз, когда Макс пытался показать ему мальчика в матроске, ходившего на руках, он обнаружил, что все это время думал об интерьере высокой травы, о мышином мире.
Блерио собирался лететь. Давали отмашку. Механики хлопали себя по карманам.
Блерио, небрежно развернувшись корпусом в воздухе, подлетел и уже оказался в своей машине - держался за рычаг, которым будет управлять, нечто вроде вертикального румпеля. Механики были повсюду. Интересно, а знают они, что делать, или же отчаянно хранят собственное достоинство? Блерио взглянул в сторону большой трибуны, но, очевидно, не увидел ее. Посмотрел по сторонам, как бы удостоверяясь, что небо по-прежнему на месте, и что основные направления, как и раньше, разбегаются от него.
Кафка с дрожью где-то глубоко под лацканами сюртука осознал, что с точки зрения Блерио ничего особенного не происходит. Он уже видел в тысяче футов под собою ползучую рябь Канала; он видел, как фермы, реки и города лентой текут под ним, так же обыденно, как рассматривают поля из окна поезда. В нем были уверенность атлета и бесцеремонность атлета. Наверное, только в ужасающем свете небычного в человеческих действиях есть истинное спокойствие. Что бы ни сделал он - ничто не было лишним или чуждым этому мгновению.
Механик уже подошел к пропеллеру, схватил его обеими руками, встав на одну ногу для равновесия. Яростно дернул вниз. Машина дрогнула крыльями, но пропеллер не поддался. Взялся другой механик - на этот раз винт крутнулся, завелся и замер в другом положении. Так по очереди они раскручивали пропеллер. Мотор плевался и выл, выдыхаясь на лучших своих попытках. Принесли вилочные ключи и отвертки, канистру масла и принялись за сам двигатель. Чувствовалось, как возбуждение на трибуне увядает. Вспыхнули разговоры. Отто не спускал глаз с изумительно подтянутой желтой машины.
Пропеллер был упорен, и хуже того - его клинило после нескольких обнадеживающих рывков так же часто, как он отказывался заводиться вообще. Героическое безразличие Блерио таяло, хотя даже самых миловидных итальянских барышень можно было убедить, что виноват двигатель. Механик бегом выволок из ангара канистру масла с длинным клювом. Второй взял ее у него и потыкал клювом в двигатель туда и сюда. Третий вынес что-то вероятно, какую-то деталь. Похожую на нее открутили, извлекли, и три механика стали критически их сравнивать, разговаривая тихо, будто во сне. Принцесса Петиция Савойя Бонапарт смотрела на них порфироносно, вышколенная, точно в опере.
Блерио слез на землю. Ему на замену в кабину вскочил Леблан. Отто развел и снова свел руки, как бы сочувственно помогая. Заметил, что Блерио разбивался около восьмидесяти раз прежде, чем смог перелететь Канал. Его не так-то легко обескуражить. При полете через Канал английский дождь едва не поглотил его на самом подлете к побережью.
Репортер, показавший Отто Ружье, махал им своим блокнотом. Он раскрыл его, подбегая, вырвал листок и вручил его Отто с древней учтивой улыбкой. Отто нахмурился, пробегая глазами страничку. Репортер забрал ее и в свою очередь нахмурился тоже. Затем с видом капрала, доставившего депешу фельдмаршалу, вернул листок и поспешил прочь, поскольку вокруг аэроплана Блерио начало происходить что-то новое.
Отто передал страничку Франиу.
- Имя того человека, о котором ты спрашивал, сказал он. Он записал его для giornalista(58).