Вспоминалось: в канцелярии телефон еще не зазвонил, а кое-кому в бараке уже известно, куда кого отправят, и тогда можно обзавестись сапогами или телогрейкой того, кто пошкандыбает за новым сроком.
Предстояли какие-то перемены, предвиделись неожиданные перемещения, и все чаще возникала мысль: а стоит ли покидать это не очень теплое, но уютное место, на котором оставлены следы девочки, у которой нет фамилии. Все документы, даже денежную ведомость уничтожила эта кобра
Овешникова, в профкоме выдрала листочек с записями о новой уборщице, в бюро комсомола учинила погром эта стерва Юлия!
А Белкин – радовался. Его теории получили неопровержимые доказательства. Овешникова медленно, но верно становилась
Проскуриным. Ей, конечно, далеко до предшественника, но на верном пути она!
Юлия Анисимовна вернулась и сразу дала понять, что только она – единственная женщина и на этом заводе, и во всей столице. Она принесла ему в кабинет подарок, вещь, о которой Карасин слышал, но ни разу не видел.
Напуганное серией ЧП, министерское начальство в очередной раз решило искоренить контрольку, незаменимый, до неприличия грубый и примитивный инструмент, прибор, которым определяют наличие напряжения, и прибор этот известен любому грамотному мужчине: лампочка в патроне и два торчащих из него провода; оголенные концы их касаются разных фаз, лампочка вспыхивает – вот и весь процесс опознания тока, в быту незаменимый, как и на производстве, где, правда, промышленное напряжение 380 вольт и один конец контрольки должен касаться “земли”. Изоляция проводов ненадежна, лампы перегорают быстро, контрольки часто становились причиною коротких замыканий, электрики ошибались порою и цапались рукой за токонесущий металл. Контрольки уже который год уничтожались громовыми приказами, как непременно и почти научно именуемая в них “холодная пайка”, то есть просто скрутка рукой оголенных проводов вместо пайки их. Давно шли разговоры о замене контролек индикаторами, а это не самоделки, это прекрасно исполненный прибор: повышенная изоляция, неонка в пластмассовом корпусе, а не обычная лампа освещения в 220 вольт; индикатор, что важнее всего, спасал руки от ожогов. Сменным энергетикам давно уже обещались такие индикаторы, но промышленность медлила.
Овешникова привезла Карасину в подарок индикатор напряжения немецкого производства, универсальный, совмещающий в себе вольтметр
– гибкий метровый оплетенный кабель со щупом на конце одного провода и неоновой лампой на другом. И повесила индикатор на его шею, задержав руки на ней секунду или более, будто обнимая. Они были одни в кабинете на подстанции, Карасину оставалось последнее, завершающее: подтянуть Овешникову к себе и поцеловать. Она ждала этого, она выгнула спину, показывая, где надобно сомкнуться рукам
Афанасия.
Еле удержался. И она сбросила руки, ушла. Он не выругался, сидел притихший, осознав наконец, что от бабы этой не уйти: мягкая ласковая ладошка женщины прошлась по его телу от затылка вниз, замерла на ягодицах, развернулась, чтоб коснуться вздутия, – вот что испытано было им, закаленным, прошедшим школу пакостных женских уловок, обученным артисточками более высокого, чем эта Юлия, полета.
Без насмешки, будто со стороны наблюдал он за приемами обольщения стареющей Юлии Анисимовны Овешниковой. Если она в коридоре с кем-то беседовала, то стоило Карасину появиться, как он тут же одарялся ею ослепительной улыбкой, как бы приносящей извинения: я, мол, вас вижу, обо всем помню, но, сами понимаете, суета сует, хлопоты дня, и не будь их, я бы все побросала ради вас!… Или, наоборот, показывала собеседникам, что видеть не хочет этого Карасина, не желает – и так изображала нежелание, что всем становилось ясно: что-то между ними есть, что-то скрывается…
– Сучка вонючая! – обкладывал он ее из кабинета матерком высшей кондиции, кулаком грозя пятому этажу. – Ты меня не дождешься! Я не твой!
Белкин все слышал и все понимал. При встречах с Овешниковой заводил речи о Карасине, видел, как нервно дергаются ее плечи, как прерывается дыхание, как дуреют глаза. И радовался. Но и радовался тихо: не может того быть, чтоб эту лисицу с зубами кобры удовлетворило изгнание соперницы! Еще бoльших свершений надо ждать от Юлии Овешниковой. Ягненочком проблеяла бы на другом предприятии в той же должности, но уж раз попала на пятый этаж этого завода, если заменила собою наиподлейшего мерзавца, то будь добра – свирепствуй, не разменивайся на мелочи!
Завод работал круглосуточно, шесть дней в неделю, можно в будние дни уклоняться от встреч с Овешниковой, но уж в воскресенье она приходила на подстанцию, где по плану ремонтных и регламентных работ проверялись три-четыре КРУ и делалась масса других перепроверок.
Черные глаза блестят из-под туго и низко надвинутого на лоб берета, рукава спецовки у кистей подвернуты и прихвачены тесемочкой, всем видом своим главный энергетик женского пола внушал: работа, только работа, никаких бабских дрязг! А работ и забот – полон рот.
Те самые два трансформатора по 1000 киловатт, из-за фазировки которых погиб человек из главка, не могли насытить весь завод таинственной энергией, называемой электричеством. Еще три подстанции разбросаны были по территории, были они постоянно закрыты, раз в неделю их осматривали, трансформаторы здесь меньшей мощности; электрики при острой нужде устраивали там скромные пьянки или таскали туда безотказных баб. Не всякий начальник мог входить в помещения и прерывать мужские страсти по бабам или алкоголю, раз на дверях – предостерегающие череп и кости. Но в жаркие недели сентября женщины и водка потребляться стали в других местах – потому еще, что на одну из этих подстанций (№ 4) зачастили начальники, и Карасин туда заглядывал, и Овешникова с главным инженером не раз брали ключ и шли на провинившуюся “четверку”, прислушивались к гудению трансформатора на 560 кВт, издали изучали монтаж и крепления фидеров, кабелей и проводов, с которыми происходило неизвестно что.
Один из кабелей питал лакокрасочный цех, и раза два в неделю срабатывала тепловая защита, цех обесточивался по так и непонятой причине, скорее всего – пробивал на “землю” сам кабель, и как из прохудившейся трубы вода неслышно утекает, до крана не доструившись, так и в каком-то месте кабеля энергия растворялась в песке или глине траншеи. Трижды приезжала специальная лаборатория на колесах, чтоб найти тот гиблый участок кабеля, который лишал цех питания, и трижды замеры показывали на разные точки. Заменять же весь кабель (а длина его – 65 метров) занятие трудоемкое; самое же похабное в том было, что кабель ни с того ни с сего вдруг начинал исправно подавать ток к агрегатам цеха.
В ремонтный день, в час, когда электрики и механики уже подумывали о душе и раскладывали закусь на верстаках, Овешникова заглянула к
Афанасию, сухим канцелярским голосом приказала следовать за ней вместе с ключом от 4-й подстанции. Объяснила: только что звонили от дежурного по главку, спецлаборатории, мол, больше не ждите, неисправность устраняйте своими силами.
На заводе – тишина, выходной день, даже котельная и компрессорная остановлены. Жарко. В лакокрасочном цехе – ни души, тихо и ласково гудела вентиляция. Овешникова подняла рубильники всех силовых сборок, включила заодно и котлы, где замешивался лак. Афанасий начинал догадываться, что задумала главный энергетик. Вдвоем пошли к подстанции № 4. Открыли. Овешникова сняла с рогульки резиновые перчатки, щелкнула автоматом, подсоединяя к шинам напряжения обесточенный фидер, питающий лакокрасочный цех. Чтоб наполнить его током, она зашла за щит, взялась за рукоятку привода. Одно движение, один рывок – и ножи трехполюсного рубильника будут вогнаны в губки, соединенные с гудящим трансформатором…