Но ни Белкин, ни Люська так и не замечали того, что со страхом ощущал на себе Афанасий.
Юлия Анисимовна Овешникова, раздразненная ужимками и намеками
Люськи, лишь на долю секунды задержала руку свою на бедре рядом стоявшего Афанасия – и этого мига хватило, чтобы некая таинственная жидкость стала наполнять ее желанием впитать в себя мужчину. Она словно набухала этой жидкостью, многочасовое обладание Афанасием не насытило ее, с еще большей страстью хотелось исторгаться п о том и выделениями желез; она увлажнялась уже, и Афанасий понял: Юлия сейчас уведет его с собой, да и он тоже готов излиться от одного лишь прикосновения Юлии к его бедру. Через его пальто и брюки пробилась искра многокиловольтного разряда, Овешникова была конденсатором необычайной емкости.
– Я думаю, – с прежней певучестью заговорила Овешникова, – что особой беды нет. Так ведь, Люсенька?.. Человек проспится и приступит к работе под строжайшим надзором сменного энергетика. – Она поднялась со стула, будто лишь сейчас увидела Карасина. – Начальник подстанции, вы как сюда приехали? На такси? Вы машину отпустили? Так бегите скорее, задержите ее, довезете меня до дома… Мне еще надо кое-что выяснить.
Как всякого начальника, общавшегося с рабочим коллективом, ее интересовали детали алкогольных и половых распутств..
– Где это он успел нализаться?
– Немчинов-то? – вслух размышлял Белкин. – Да припрятана, небось, была у кого-то бутылка на утро, он ее и нашел…
– А точнее – с собой принес! Обыскать надо было! Гнилой либерализм, товарищ Белкин.
Афанасий уже покидал мастерскую, спеша к такси, вслед ему было
Белкиным обещано:
– Ты не беспокойся, я его здесь в мастерской запру, чтоб не выходил, и сам утром все сделаю.
– Что случится – звони матери, – крикнул Афанасий. – Она меня поднимет.
Снег уже не хлестал, на стеклах такси – налипшие снежинки. Внутри тепло. Шофер развернулся. Стал задом подавать машину ближе к проходной. Выскочила наконец Овешникова, внесла еще большее тепло в салон, прильнула к Афанасию; рука ее полезла под пальто его, под рубашку.
– На Лесную. И побыстрее.
В семь часов этого же утра ему удалось позвонить домой, матери; он слушал ее, молчал, а та была встревожена ранним утренним – без чего-то семь – звонком Белкина, мать чуяла беду и заранее плакала.
Зашевелилась Юлия, приподнялась. Афанасий накрутил номер подстанции, услышал Белкина. Положил трубку.
Овешникова свесила ноги, нашла тапочки, прикрылась одеялом.
– Что?
– Немчинов погиб. Взрыв. Или погибнет. Пьяным пытался включить
“тысячник”. Сейчас он в Склифосовском. Участковый рвется на завод…
Я поеду. Тебе не надо.
Одеяло сброшено, глаза одичалые, палец указал на сервант.
– Открой бутылку кюрдамира… Налей мне.
Зубы ее заколотились о бокал.
– Позвони сюда оттуда, скажешь мне домашний телефон и адрес Люськи.
– Зачем она тебе?
Он услышал: этой ночью Овешникова в диспетчерском журнале сделала запись, допустив к работе пьяного Немчинова.
– Скверно.
– Ничего. Выкрутимся.
Милиционер ожидал его у входа на подстанцию; неизменная сумка-планшетка, полушубок; по морде, по речи – вполне рабоче-крестьянский парень с хорошей родословной, “предков до седьмого колена кнутом погоняли” – так выражался один грамотей в лагере под Читой. И где-то сбоку парня – рядовой гражданин, приодетый под работягу человек из КГБ, и эти представители власти не только начисто отрезвили Афанасия, но и мигом вернули его к временам давно прошедшим, и как обработать каждого из этих молодчиков – он уже знал. Ни того, ни другого технология взрыва не интересует.
Человек из КГБ – член той партии, что к власти пришла нахрапом, и гопстопники оттирать себя от завоеванной ими власти никогда никому не позволят; партия эта всякую техническую катастрофу воспринимает как злодейский умысел, как кем-то организованную акцию; завод питается от мосэнерговской подстанции, и если та работает, а предприятие обесточено, то это – саботаж, диверсия или “происки”; достаточно КГБ получить документ, что авария не по злому умыслу, а из-за пьяного разгильдяйства – и чекистский интерес к ЧП пропадет.
Иное дело милиция. Парень в полушубке – лейтенант, которому поручено первичное дознание, потому что Немчинов либо уже умер, либо умрет вот-вот: на сегодняшний день принято считать смертельными ожоги более 70% поверхности тела. Между “скончался мгновенно” и “умер в больнице” – существенное отличие, как между “убийством” и
“причинением тяжких телесных повреждений”. Милиционеру надо все показать и рассказать по возможности внятно и честно, поскольку никого из заводского начальства нет, а Белкин увезен вторично вызванной “скорой”, руку он ожег, вытаскивая Немчинова из-под рубильника. Все нужное и важное Карасин узнал от него по телефону еще на Лесной. От взрыва завод сразу отключился, так и не приступив к работе. Надо менять рубильники, шины, автоматы, кабель – для всех этих работ нужно выписывать наряды, а сделать это могут только инженеры с группой пять по технике безопасности, то есть начальник подстанции или главный энергетик. Но Овешниковой здесь лучше не появляться.
Он включил аварийное освещение и повел представителей власти к щиту.
Сильным фонарем осветил само место взрыва. Представил себе, как все происходило и что именно сотворил Немчинов. Тот, в седьмом часу утра проснувшись, так и не опохмелился, и это было его первой ошибкой. Он выбрался из запертой мастерской через окно, дверь подстанции открыл своим ключом, никого в ней не обнаружил (Белкин запускал компрессор) и отважился на включение второго “тысячника”, а в цехах уже работали мощные станки. Глаза так и не обрели еще зоркости, руки дрожали, попытка всадить ножи в губки кончилась неудачей, что только подхлестнуло Немчинова, сотни раз за свою монтерскую жизнь подключавшего трансформаторы; попытка была повторена – раз, другой… Немчинов делал то, что и Овешникова, расчетливая и хищная, два месяца назад, когда включением и отключением рубильника пробивала кабель. От неуверенных суетливых рывков образовалось некое подобие вольтовой дуги, огненный шар над головой Немчинова разросся, сила тока была такой, что сработали все виды защит и вырубили завод.
Подбежавший Белкин вытащил Немчинова из дымящейся груды металла, поранив руку; примчалась Люська, вызвала “скорую”, один из санитаров упал в обморок, увидев черного, как негр, Немчинова.
Оба служителя закона выслушали Карасина и остались довольны: вина за аварию полностью возлагалась на электрика, а пьян он или не пьян – это уж пусть тревожит заводское начальство, врачи возьмут анализ крови и точно установят степень опьянения. Карасин расписался в их бумагах и начал инструктаж уже съехавшихся электриков и слесарей. Ни директор, ни главный инженер на завод не прибыли. Сменившая Люську бабенка приперлась на подстанцию, села напротив Афанасия, улыбалась нервно и криво. От нее он узнал, что Овешникова все-таки приехала на завод – чтобы тут же уехать. Зудящее любопытство заставило Афанасия полезть в прошлые диспетчерские журналы, и он узнал: дежурства
Люськи, Немчинова и Белкина ни разу не совпадали. Карасин подсчитал: завод и на одном “тысячнике” сможет работать, вообще не надо было включать тот, фазы которого замкнулись из-за пьяного хулиганства
Немчинова. Позвонил в Мосэнерго. Напряжение дали. Работяги первой смены начали заделывать бреши в октябрьском плане. И ремонтники постарались, к двум часам дня только резкий, знакомый каждому электрику запах горелого металла напоминал о взрыве. Приехавшие следователи понуро стояли в десяти метрах от уже перемонтированного щита низкого напряжения – “места происшествия” уже не существовало.