Имелось разрешение на обыск производственного помещения, подстанции то есть, но рыться в шкафах никто не стал, никаких местных, внутризаводских инструкций по включению трансформаторов отродясь не было и не могло быть, все на подстанции делалось строго по отраслевым “Правилам эксплуатации”. К пяти часам вечера были опрошены все, кто что-либо знал или видел, и тут же всплыла фамилия главного энергетика и ее разрешение на допуск пьяного Немчинова к работе, о чем был осведомлен ответственный дежурный. Афанасию дали почитать Уголовный кодекс РСФСР, статью 140 (“Нарушение правил охраны труда”). Он ее знал наизусть, однако же для виду поизучал строчки. Лично ему ничего не грозило, возможно, сущие пустяки – административное взыскание, если найдут в приказах по заводу фамилию
Немчинова, но ее там нет, мужик грамотно пил и сорвался только на эти праздники.
Итак, ему – выговор, лишат и премии. А Овешниковой – диапазон пожестче и пошире: от исправительных работ по месту работы до пяти лет лишения свободы. И все в руках следователя. Если главный энергетик допустил к дежурству пьяного электрика, то, следовательно, он мог предвидеть последствия. Правда, надо еще официально удостоверить, что Немчинов умер в больнице, а не скончался при взрыве.
Афанасий закрыл синюю книжицу Уголовного кодекса – и ему стало так жаль Юлию, такая скорбь накатила на него, что почему-то вспомнилась мать в очень далекий год смерти отца.
Вдруг под вечер на подстанцию пришла Люська, на завод приехавшая, долго звонила, пока Афанасий, чуя недоброе, медлил у двери. “Лапочка моя”, – сказала ласково, обдав Афанасия запахом хорошего вина. Эта разбитная, дерзкая, умеренно накрашенная девка заходить в кабинет отказалась, постояла у щита, над которым тихо и умильно постанывали ножи рубильников, вогнанные в губки “тысячника”. Люська улыбалась грустно, будто вспоминала детство.
– Ну вот, – сказала, – и попрощалась… И с тобою, и с отделом.
Ухожу я, Афанасий. Уволилась. Скатертью мне дорожка. И тебе советую уходить. Слопает тебя твоя краля, поверь мне…
Уже в дверях произнесено было самое главное.
– Подменена в диспетчерском журнале страница, где записано, кто допустил на смену Немчинова, царство ему небесное… Теперь только двое знают про Юльку – ты да ответственный, дурак этот партийный, но тот, как и ты, самой записи не видел, а слышал кто или не слышал – это, сам понимаешь, туфта, к делу не пришьешь… Ухожу. Облегчу душу, признаюсь: мне Юлька твоя деньги сунула такие, года два жить можно припеваючи. И ты уходи, пока не поздно. И местечко найду тебе хорошее, у меня знакомства, мамаше твоей звякну, сообщу, мы еще с тобой поработаем…
И пошла так, словно откуда-то крикнули: “Люська! С вещами на выход!”
Афанасий вывел ее с подстанции, стоял под снегом, смотря ей вслед.
Стало одиноко, вернулся в кабинет, сидел, молчал, ждал чего-то неизъяснимого. Сколько же людей покидало его – и вот еще один, верный и теплый, Люська ведь, хоть злая и крикливая, но – своя в доску. Одно понятно: опять на этап. Со дня на день распахнется дверь, кто-то войдет, оглядит подстанцию, насладится торжеством вершителя судеб и в тишине скажет: “Карасин! На выход – с вещами!”
Овешникова приехала в тот же вечер, не одна, с мужем, которого ненавидела, которого не подпускала к себе и которого еще ни разу не видел Афанасий, а теперь, увидев, удивился: не грустный и щуплый еврейчик, понурый и скорбный, как уверял Белкин, а плотный, высокий и губастый красавец, в глазах решимость повстанца из варшавского гетто (по телевизору недавно показывали). Ни разу она не говорила о нем, но рот раскрыл супруг – и ясно стало, ему дай недельку – и он подготовится, выдержит экзамен на пятую группу: все-таки главный специалист министерства, другого министерства, правда, но кончил
МЭИ. И какой-то позорный мужской изъян чувствовался, непонятно какой, но – кожей ощущалось: что-то в нем не мужское!
Муж и жена осмотрели “место происшествия”, радуясь тому, что его нет, а затем главный энергетик потребовала журнал, где по воскресеньям отмечалось, где и что отремонтировано. Рубильник трансформатора, ножи которого перекрыла вольтова дуга, три губки низкой стороны его – все проверялось и ремонтировалось в намеченные сроки, каждый профилактический осмотр – точно по графику, и получалось так, что к начальнику подстанции не придраться, порядок на вверенном ему объекте образцовый, а эта неудачная попытка
Немчинова включить трехполюсный рубильник – досадная случайность, которая не помешает Афанасию Сергеевичу занять в скором будущем кресло главного энергетика завода – если не этого, то другого.
Все документы и журналы в шкафах и бумаги в сейфе Овешникова осматривала так, будто и кабинет Карасина подлежал профилактике. Все перерыла, но, кажется, ничего вредящего ей и отделу главного энергетика не нашла. Тогда вспомнила: в мастерской ею утеряна брошь.
И пошла туда. Афанасий вызвался было помочь ей в поисках, но Рафаил задержал его, повел нудные речи о судопроизводстве на Западе, где, оказывается, письменные доказательства, если они носят частный характер, во внимание не принимаются. Карасин слушал и гадал: так что же могла потерять Юлия в ту ночь и для чего устроила обыск в его кабинете, какой документ искала?
Так и не нашла, и Афанасий напрасно ломал голову после ухода гадостной супружеской пары. Страшная для Юлии страница в Люськином журнале подменена – так чего же боится она? Ей бы сейчас броситься на поиски шофера такси, который подвозил ее и его в ту ночь сюда, на завод, и надо бы шепнуть ей, подсказать, но нельзя, нельзя! Нельзя приближаться к прокурорским сетям, тебя они опутают, стиснут, заставят говорить не своим языком, и вроде бы ты говоришь правду, а на самом деле выдаешь себя, всех! Ни на кого ссылаться нельзя! Ни на чьи фамилии!
Ночь прошла спокойно, утром на подстанцию ввалился Белкин: свежая спецовка в авоське, правая рука на перевязи. Карасин, всегда куривший дорогие сигареты, протянул пачку таких Белкину, тот отказался, здоровой рукой нащупал в кармане дешевую дрянь, долго прикуривал. Он, будто на смену пришедший, побывал уже в диспетчерской, глянул в журнал и увидел подмену, таинственное исчезновение записи, под суд упекавшей Овешникову. У Карасина узнал про обыск на подстанции, учиненный ею, и хищно вымолвил: “Так!”
Затем повел детские речи о правде, которая когда-нибудь да воцарится на земле, и не когда-нибудь, а по его, Белкина, хотению, ибо он ее спрятал в надежнейшем месте…
Карасин все слушал, все замечал и запоминал. Пот стекает со лба правдолюбца, глаза воспалены, бредит вечный студент, несет околесицу; ноги под столом елозят, речь пылкая, фразы скомканные.
Истинным безумием несло от выкрикнутого им лозунга “Справедливость восторжествует! Есть правда на земле! Есть! И будут в Кремле лучшие люди!” Дорогой друг Володя Белкин спятил, сомнений нет. Взрыв произошел при нем, он подбегал к Немчинову, когда заплясали синие молнии за щитом; следы такого взрыва не только на коже рук, они в сознании, и взбаламученная психика заставляет человека кричать, дергаться, буянить; Володе сейчас бы укол аминазина и сон, сон, сон… А он бьет себя в грудь непораненной рукой. С такими баламутами в лагере одна морока: отбивались от стаи, ложками не пользовались, обрастали волосьем, смотрели дико, называли их
“папанинцами” или “один на льдине”. Настолько всем опротивели, что били только ногами.
– Так где же все-таки справедливость? – скучно поинтересовался Афанасий.
– Спрятана. Она – под защитой высокого напряжения.
– Это что-то новое… На колючку высокое напряжение не подавалось…
Ступай-ка ты домой. У тебя бюллетень, допустить к смене не имею права. И на похоронах тебе не место.
На Хованском дул такой резкий и сильный ветер, что слов прощальных никто не услышал бы, да и не до слов было. Электрики скинулись на скромную сумму, профком добавил, директор присовокупил, заводская столовая прислала машину с закусками; от вдовы стало известно, что ее уже навестила главный энергетик Овешникова; она же вторично прибыла туда после безуспешной попытки директора собрать совещание по поводу гибели рабочего Немчинова, и совещание не собралось потому, что главного инженера найти не могли, главный механик приболел, парторг тоже не рвался обсуждать итоги ноябрьской ночи. Ни разу не спросили ни Белкина, ни Карасина, что было ранним утром 8 ноября, как развалился график дежурств и почему на смене оказался пьяный (это установил анализ крови) электромонтер Немчинов. По идее требовалась какая-то согласованная линия, некий общий взгляд на смерть Немчинова, предварительное наказание кого-либо или угроза дисциплинарного взыскания с громовым раскатом. Кое-какой взгляд на подстанцию уже высказался, до электриков дошла суть его: виновные будут беспощадно наказаны!