Главный энергетик пребывал в отпуске, иначе он на выстрел не подпустил бы к подстанции человека, отмотавшего червонец по 58-й.
Отсутствовал грозный начальник – и некому было удостовериться, как глубоко проник этот Карасин в таинства западной философии, однако же полагалось ему, начальнику подстанции, знать, где что находится.
Поэтому пустили новичка в вольное плавание по территории: сам ищи, сам, без главного энергетика, знакомься, сам находи место под заводским солнцем!
Подстанцию он нашел, постоял у двери (“Посторонним вход воспрещен!”), позвонил, встречен был дежурным, фамилию которого -
Немчинов – запомнил, потому что был тот первым, которого он на ЦРП увидел; ему он сунул под нос листочек от отдела кадров с направлением. Вошел, огляделся. Все так, как и на химико-фармацевтической фабрике, но в несколько раз больше, просторнее, шумливее. Несколько тише в кабинете за толстыми стенами
– и уютно здесь, очень уютно. В углу – два ящика с кефиром, заменяющим молоко за вредность. Кажется, никого на подстанции нет, кроме Немчинова, что, возможно, радовало Карасина, ибо опыт репрессированного подсказывал: знаться или сближаться с другими людьми на пересылке небезопасно – всюду стукачи!
Не успел в кабинете оглядеться, как, впустив на секунду-другую грохот, вошел высокий парень лет под тридцать, ухватил бутылку кефира, выдавил пальцем пробку, задрал голову, стал вливать в горло ценный продукт. Влил. Прочитал бумажку из отдела кадров, глянул уважительно на настоящего хозяина кабинета: одет тот был преотлично, не по стиляжной моде, а так, что и в пивной, и в “Национале” человеку этому окажут внимание. Еще одну бутылку употребил верзила и, наконец, представился:
– Володя Белкин, сменный энергетик, вкалываю временно за главного энергетика. Мыслитель из подворотни.
И отдал молчавшему Карасину связку ключей. Тот очень внимательно обошел территорию, отныне вверенную ему. Взял в шкафу папки с документацией и схемами, стал изучать хозяйство. Ближе к вечеру (был день получки) на подстанции собрались три дюжины электромонтеров и электрослесарей. Рыжий начальник назвал свое имя-отчество, а затем произнес то, что принято именовать тронной речью; этот Афанасий
Сергеевич Карасин умел заглядывать в далекое темное прошлое, кося взор на светлое будущее. Упор в речи делался на В.И. Ленина, который, оказывается, люто ненавидел всех дежурных электромонтеров всех стран и народов, и философской науке много придется попыхтеть, чтоб узнать первопричины этой лютости; то ли при штурме Зимнего что-то не то отключили электрики, то ли в Смольном облаяли Картавого при попытках того сделать короткое замыкание, имитируя им крах мировой буржуазии. Но факт остается фактом, пером Владимира Ильича была составлена секретная инструкция, обрекавшая во веки веков дежурных монтеров на легочные и сердечно-сосудистые заболевания, поскольку – всем присутствующим это более чем известно – цеховые монтеры, в теплых помещениях работающие, все снабжены телогрейками, а дежурные монтеры, по всему заводу, по двору и от цеха к цеху бегающие с контролькой на шее в жар и стужу, – так вот, все дежурные электромонтеры всей страны, начиная с декабря 1917 года по день сегодняшний, телогреек лишены, они им не положены!
Что правда, то правда, и поэтому дежурные по заводу монтеры подтвердили обвинение это одобряющим поддакиванием. О телогрейках знало и начальство, ничего не понимавшее в ленинизме, но на свой страх и риск выдавало дежурным так называемые б\у, то есть бывшие в употреблении телогрейки, рваные и промасленные. О таинственной дурости руководства знал, как и все сменные энергетики, Белкин, никогда не пытаясь вникнуть в историко-философский смысл ненависти, питаемой вождем мирового пролетариата к самым образованным – для его времени – слоям рабочего класса.
А начальник подстанции Карасин Афанасий Сергеевич продолжал развенчивать бывшего вождя бывшего мирового пролетариата. Это он,
Ульянов-Ленин, внедрил пьянство в СССР исключительно ради изничтожения всех причастных к электричеству людей, из чего вытекает: с наследием Картавого надо бороться, пьянство на подстанции отныне запрещено, и если кто идет на смену поддатым, то лучше уж заранее позвонить, предупредить, и тогда замена найдется, в крайнем случае он сам, Карасин Афанасий Сергеевич, отработает за бухарика (“Не путать с Бухариным!” – кулаком пригрозил Карасин).
Народ выслушал и разошелся. Нового начальника, понял Белкин, в ханжи не зачислишь, на работу пришел не без поллитровки, она и заняла на столе подобающее ей место, и сменный энергетик томительно размышлял о судьбах мироздания, с интересом поглядывая на хозяина кабинета. С него, с этого Афанасия Карасина, начиналась заглавная страница в жизни подстанции, поскольку та вообще обходилась без начальника и поэтому не окуталась еще сплетнями о себе, мифами, сварами и человеческими слабостями, то есть не имела как бы истории. Сменный энергетик Володя Белкин, изгнанный из МГУ и втихую продолжавший заочно пропитываться знаниями в других вузах, полагал, что, как нельзя Россию понять без императора Петра Третьего, так и завод, историю которого он напишет когда-нибудь, останется в потемках, пока наконец-то не заполнится лакуна и не восстановится вымаранный кем-то период безвластия на подстанции. Порывы гнева, шальные милости и дурные привычки, алкоголизм хотя бы этого Карасина, отразятся на всех подчиненных и каким-то диким образом повлияют на работу магнитных пускателей, рубильников и самих КРУ. Остается поэтому гадать, что произойдет с самим заводом, в руководящую когорту которого вклинился случайный человек непредсказуемого поведения, изгнав сменных энергетиков из облюбованного ими этого кабинета.
Двести сорок шесть бутылок из-под бренди вызвали так называемую чистку, вымывание ценнейших кадров, запоздалым следствием чего и стал этот плотненький и ненавидящий Ульянова-Ленина начальник. Все человеческие пороки и добродетели распределены не по людям с их биографиями, а четко определены должностными функциями; вместо таблички на двери “Главный инженер” можно смело писать “Развратник”, кабинет главного технолога украсится словом “Вымогатель”, двери других кабинетов оповестят заводской коллектив о социально-экономических и житейских пристрастиях руководства; работяги и низовой коллектив ИТР не поддаются идентификации, к ним приложимы только всенародно признанные кликухи, ибо мизерный оклад и низкий тариф не позволяют человеку стать личностью, окрещенной хотя бы прозвищем “хмырь болотный”. Вместе с бутылками из-под бренди с завода смылось поколение первых руководителей, но новые люди на комфортабельной жилплощади пятого этажа административного корпуса начинали повторять – с ничтожными отклонениями – трудовые и личные биографии прежних обитателей, тех, при ком завод вступал в строй всесоюзных гигантов, и немногие заводские умы, хорошо знавшие теорию машин, в очередной раз постигали: раз уж механизм – какой бы он сляпанности ни был – заработал исправно, то запчасти к нему должны соответствовать изломанным или прохудившимся деталям. Скоропостижный сгон директора-алкоголика посадил в провонявшее бренди кресло непьющего тихоню из главка, с явной неспособностью пить; этот тюфяк
поначалу не умел общаться с вальяжными истребителями соцсобственности, благовестами, бьющими себя в грудь и дающими клятву выполнять планы во что бы то ни стало. Но вскоре этого радетеля государственной дисциплины обработала бессменная секретарша, хозяйка гарема, приучила его и к иноземным напиткам, и к девицам, которые вдруг появились, и к даме из спецотдела, кругозор которой шире министерского. Вагон, что стоял на запасном пути в
Одессе, взмылся ввысь и куда-то переместился – не без подъемной силы нового начальника ППО, патриарха годовых и квартальных отчетов, только что вернувшегося из Воркуты. И планы вновь стали выполняться без ощутимого ущерба для завода, главка, министерства и СССР вообще; китайский чайный гриб в графине исчерпал свое назначение, поэтому кабинет директора укрупнили дополнительной комнатой отдыха. Ну а в кабинет главного инженера вселили высоколобого умника без помыслов угождать кому-либо или делать карьеру, шагая по трупам, – все по принятому именно на этом заводе стандарту, поскольку новый главный инженер тут же спутался с бухгалтершей, одной из тех пылких красоток, что услаждали часы досуга прежнему хозяину кабинета.