-Змеи боятся вибрации. Надо при ходьбе ногами шаркать.- сказала Иря.-Вот так.
-Эдак все ботинки сотрешь.- проворчала Каринка.-Сломай веточку и три раза скажи:“Я в лес- все змеи из леса”.
Иря пробормотала что-то, но совета не послушалась. Ей страшно хотелось есть, но Каринка запретила дотрагиваться до припасов. Иря надрала полный свитер заячьей капусты, в простонародье называемой кислицей, но есть после кислицы хотелось не меньше.
-Сейчас бы лося скушала.
-Заднюю ногу с зеленым горошком.-проворчала Каринка.-Иди-иди, какой из тебя путешественник?
-А из тебя какой?
Подруга на это лишь фыркнула и затянула ремень. Голод мучал и ее. Но кто знает, когда закончится их поход? Ведь они заблудились и, что самое обидное, ни на шаг не приблизились к тому месту, где растут сиреневые лилии.
-Домой хочется.-тихо-претихо пробормотала Иря.
-А я хочу кофейку и сладких булок.- сказала Каринка. Подруга начала рассуждать, как аппетитны бывают квакушки, если снять с них кожицу и запечь в кленовом листке, обложив углями. Эти и многие гастрономические изыски для тех, кто заблудился в лесу она прочитала в старой настольной книге охотника.
Девочка приложила ладонь к глазам и сквозь щели меж пальцев взглянула на солнце. Оно было рыжее. И золотое. И багровое. Что-то страшное и величественное, что-то непоколебимое. Вечное. Спасительное. И монументальное. В этом солнце была сила рассеять холодную темноту тысячи ночей, или просто вывести из леса двух усталых девочек. (О том, что они заблудились Иря тоже поняла, но молчала, боясь огорчить или рассердить Каринку.) У Кари не было больше удовольствия, чем в минуты перелома дня на ночь рассматривать дневное светило. Солнце было Он и Оно, такой грозный бог с множеством раскаленных копий. Кому-то оно было страшно, а к кому-то очень ласково.
Солнце погладило ее темную макушку и девочке казалось, что еще вот-вот, совсем малость, и она сумеет поймать его руками за лучи, за желтые просветы в сухих ветках этого незнакомого неприветливого леса. Это место, как ни старалось, не могло посеять в ней страха- ее солнце здесь было.(А о том, что будет, когда оно окончательно скроется за темным краешком горизонта, Каринка и думать не желала.) Иря прижалась к ней как непонимающий ничего, но страшно одинокий пугливый двухмесячный котенок. Каринка похлопала ее по плечу. Ведь Каринка всегда знала. Всегда. Так старалась думать Иря. А подруга не могла разочаровывать ее, потому быстро пошла вперед, в самую чащу, быстро оглянувшись на солнце и подставив ему спину.
В вечерней печали, в хрусте палой хвои, треске хвороста и горечи жидкого закатного света не было, ну просто могло быть никого сильней и бесстрашней чем она. Не могло быть больше в целом мире никого храбрей и крепче Каринки.
“Этот лес при полутемноте какой-то не такой.”-сказала Каринка, нащупав в темноте руку Ири.
“Ага. Он как будто и серый. И черный. И немножечко синий.”
В этом воздухе, полном холодной ночи и совершенной неизвестности, было что-то загадочное и особенное. Как Каринка. Почему-то Ире подумалось, что несмотря на знакомую мягкость прохладной руки и печальный голос, Каринка едва знакома ей. И за годы дружбы она никогда точно не догадалась бы, что скажет, или сделает в следующую минуту ее лучший и, как это часто бывает, единственный друг. Каринка же думала о причудах судьбы, о тех чудесах, что встречаешь, казалось бы, в самых обыкновенных местах. И эти фиолетовые лилии- лишь предлог, несколько странный, но удобный повод Неведомого и Непознанного, чтоб заманить ее в Будущее. А что там может быть хорошего? По закону подлости, да ничего там не окажется. Все самое лучшее и прекрасное, увы, такое бывает у многих, остается позади. А ее лучшее это пятый класс, приключенческие романы, трижды прочитанные, но такие любимые, шалости котенка, который слишком быстро вырос в толстого ленивого кота и незабываемая ярмарка с клоунами и предсказательницами судьбы той холодной весной.
И папа.
Каринка закрыла глаза, чтобы слезы не начали течь по носу. При Ире она никогда-никогда не плакала. Ни при ком. Ни разу. Ну и что, что Каринка его ни разу не видела! И пусть он бродяга и хиппи, как все в городе говорят. Очень ей нужно слушать всех. Человеческий язык- самое острое и самое больное жало. Ведь мало кто из тех болтунов о том догадывается. Но он был. И Каря есть у мамы. Это хорошо, за себя спасибо. И за маму тоже- хорошо, что ее мама это именно ее мама. А не мама, как, скажем, у Шептуна- жутко противная, крикливая, и от нее всегда несет табаком. Лицо у нее старое, страшно и густо накрашенное, на носу- бородавка. А уж ходит-то как коршун, вертя головой, мня себя красавицей или ангелом.