Р. S. Я тут заглянул в винную карту «Французской прачечной». Начинай экономить.
Сэм кивнул и протянул записку Софи.
— Поздравляю. Вы только что повышены до ранга детектива. Ваша догадка насчет самолета, похоже, оправдалась. Конечно, это только косвенная улика, но уж больно точно все совпадает. — Он вернул бланк с дактилограммой в конверт и достал телефон. — Думаю, надо передать это Филиппу.
Гроссо отложил увеличительное стекло и положил на место листок с отпечатками Дэнни Рота.
— Четко и аккуратно, — удовлетворенно сказал он. — Думаю, проблем не будет. О результате я вам сообщу.
Филипп даже не пытался скрыть свое нетерпение, а его ноги независимо от хозяина выбивали чечетку.
— А когда…
Гроссо строго остановил его, подняв указательный палец:
— За пару минут такую работу не сделаешь. Вам ведь нужно стопроцентное совпадение? — Филипп кивнул. — Стопроцентное. Выходит, все должно быть сделано идеально, иначе суд не примет их в качестве доказательства. Я должен знать, а не предполагать, что отпечатки совпадают. Понятно? На это требуется время. — Гроссо подошел к двери и недвусмысленно распахнул ее. — Я вам позвоню, когда закончу.
Нахально маневрируя между машинами, Филипп миновал пробку в районе Старого порта и свернул к «Софителю». Голову переполняли приятные мысли. Сегодня должна сложиться последняя часть головоломки. Если отпечатки совпадут, статью даже писать не придется, она уже практически готова. Конечно, надо будет немного подредактировать, кое-что скрыть. Софи и Сэм, возможно, не захотят, чтобы упоминались их имена, и с инспектором Андреи еще не все ясно. Но все эти маленькие умолчания легко можно будет оправдать освященной веками первой заповедью журналиста: «Храни в тайне имена своих источников» (которая имеет даже большее хождение, чем другая избитая истина: «Народ имеет право знать»). Филипп чувствовал, что успех уже практически у него в кармане. Он лихо затормозил у входа в отель и, протянув ошарашенному швейцару пять евро, велел тому запарковать свой скутер.
Чтобы как-то убить время, Софи и Сэм решили на остаток дня превратиться в туристов и осмотреть главную марсельскую достопримечательность. Базилика Нотр-Дам-де-ла-Гард, известная также как церковь Пресвятой Богородицы, возвышается над городом и увенчана тридцатифутовой позолоченной статуей Богородицы с младенцем. Внутри храниться удивительная коллекция жертвоприношений. Несколько веков их несут сюда рыбаки и моряки, чудом спасшиеся от смерти в море. Среди этих даров встречаются самые разнообразные: мраморные таблички с надписями, мозаики, коллажи, модели судов, картины, спасательные жилеты, флаги, статуэтки и многое другое — все стены базилики покрыты ими. Во всех так или иначе выражена благодарность за спасение, иногда очень просто: «Merci, Воnnе Мère»[61].
Софи эта коллекция благодарственных даров показалась очень трогательной, но Сэму, чей мореплавательский опыт был коротким и тошнотворным, она только напомнила о его глубоком недоверии ко всем средствам передвижения по воде. Они являлись не только тесными, мокрыми и неудобными, но еще и постоянно самым неприятным образом раскачивались, а порой и тонули. Вглядевшись в особо натуралистичное изображение трехмачтового парусника, готовящегося опрокинуться на высокой волне, он заявил Софи:
— Лучше я подожду вас снаружи. Боюсь, что здесь у меня начнется морская болезнь.
После церковного полумрака ему потребовалась пара минут, чтобы привыкнуть к ослепительному солнечному свету, и еще несколько, чтобы по достоинству оценить красоту развернувшейся перед ним картины. Хотя в Марселе они уже успели наглядеться на роскошные открыточные виды из своего отеля и из гостиной дворца Фаро, панорама города, открывающаяся от базилики, впечатляла: на севере — Старый порт и исторический квартал Ле Паньер, на западе — элегантные виллы XIX века и пляжи Прадо, а на юге — рябь красных черепичных крыш, спускающаяся до самой золотой ряби моря. Сэм как раз размышлял о том, заглядывает ли сюда Ребуль, чтобы сравнить этот вид со своим, когда у него в кармане зазвонил телефон.
— Сэм, вы где? — нетерпеливо спросил Филипп.
— На верхушке мира. У большой церкви с видом.
— Возвращайтесь скорее в отель. Надо поговорить.
— Что случилось?
— Звонил Гроссо. Он нашел отпечатки Рота на трех магнумах. Говорит, сомнения нет: стопроцентное совпадение.
Сэм не вполне понимал, радует или огорчает его эта новость. Софи, как выяснилось в такси, тоже испытывала смешанные чувства. Зато в отеле их ждал человек, которому все сомнения были чужды. Филипп удобно устроился за столиком в углу бара; перед ним стояли три высоких бокала и ведерко со льдом. Золотая фольга на горлышке бутылки недвусмысленно свидетельствовала о том, что в ней шампанское.
При виде их Филипп вскочил с диванчика, улыбаясь во весь рот и широко раскинув руки:
— Итак, mes chers[62], мы раскрыли это дело! Доказательства у нас в кармане. — Наклонившись, он бережно разлил шампанское, поднял свой бокал и объявил: — Поздравляю нас всех. Ну и сюрприз ждет Ребуля, а? Кстати, забыл вам сказать, у меня есть знакомый в аэропорту, так вот он обещал выяснить, что именно привез его самолет из Калифорнии. Забавно, как одно цепляется за другое, и вдруг — бах! — все покровы сдернуты и тайны раскрыты.
Сэм задумчиво пригубил шампанское.
— Что меня беспокоит, — признался он, — так это отсутствие мотивов. Если есть на свете человек, который имеет все, что хочет, так это Ребуль. Успех, деньги, слава, практически бесконечный приток девушек, собственный дворец, собственная яхта, собственный самолет и, видит Бог, вина столько, что его никак не выпить до конца жизни. — Он помолчал и заглянул в глаза Филиппу. — Зачем он это сделал? Зачем было рисковать?
— Но, Сэм, — покачал головой журналист, — вы просто не понимаете французов.
За последние несколько дней Сэму уже не первый раз указывали на этот пробел в его образовании.
— Да, Софи мне уже говорила. И что?
— Не забывайте, — продолжал Филипп, — что Никола Шовен был французом. Это мы изобрели шовинизм! Некоторые, правда, принимают его за высокомерие. — Филипп подвигал бровями, словно недоумевая, как подобная мысль о его соотечественниках могла прийти в чью-нибудь голову. — Мы страстно любим свою страну, свою культуру, свою кухню и свое patrimoine[63]. И мало кто относится ко всему этому так ревниво, как Ребуль. Бог ты мой, да он даже налоги платит во Франции! Вы же читали его досье. Он постоянно разглагольствует об ужасах глобализации, о размывании французских ценностей, о варварской распродаже за границу национального достояния — предприятий, домов, земель и, bien sûr[64], вина. Он наверняка прочитал ту статью о коллекции Рота, а мысль о том, что лучшие вина Бордо, premier cru, томятся в каком-то подвале в Голливуде — подумайте только, в Голливуде! — ему как кость в горле. А кроме того, нельзя забывать и еще об одном факторе, очень важном — это спортивный интерес.
Филипп покивал сам себе и поднес к губам бокал. Софи и Сэм удивленно смотрели на него.
— Ну, если мысль о краже из чисто патриотических побуждений я с трудом, но могу принять, — пожал плечами Сэм, — то при чем здесь спорт, абсолютно не понимаю. Я еще чего-то не знаю о французах?
Филипп удобно устроился в кресле и стал похож на профессора, вразумляющего способного, но нерадивого студента.
— Нет, на этот раз дело не в том, что он француз, а в том, что он богат. Понимаете, после того как человек много лет живет в богатстве, он начинает искренне верить в то, что ему все позволено. Он может осуществить все свои самые причудливые мечты. Может ничего не опасаться. В конце концов, если что-то пойдет не так, он всегда откупится. — Филипп переводил взгляд с Софи на Сэма, наблюдая за их реакцией. — Надеюсь, вы оба согласитесь, что так оно и есть. Это касается всех миллиардеров. Теперь перейдем конкретно к Ребулю.