— Ну, будем.
Тот непонимающе уставился на прозрачную жидкость перед собственным носом.
— Бери-бери, лечись. А то разговаривать с тобой невозможно.
— Не буду.
— Букой таким не будь. У меня день рождения сегодня. А тебе надо здоровье поправить.
— Чтобы я опять нажрался, и ещё чего-нибудь разболтал?
— Да серьёзно у меня днюха. Я к тебе не как должностное лицо пришёл, а как друг. К тому же, мы не собираемся напиваться, употреблять будем вдумчиво и аккуратно.
И мы употребили, закусив икрой. Николаич наконец разморозился, достал из холодильника банку солёных огурцов, а я кинул в кастрюлю пяток найденных картофелин, залил водой и поставил на газ. После этого разговор пошёл живее.
— Как хоть звать-то тебя?
— Даже это не помнишь? Сева я.
— А, точно, Всеволод Казаков. Навёл ты у нас тень на плетень. Барсуков на тебя зуб точит, он все отделения милиции обзвонил, Казакова искал. Грозится поймать и шкуру спустить.
— Серьёзно? То есть он у меня из кошелька полтинник вытащил, а я же ещё хулиган и ввёл несчастного Барсука в заблуждение?
— Так ты притворялся? На задании был, получается?
— Я о своей работе говорить не могу. Извини, дружище, но давай о чём-нибудь другом.
— Понимаю. Будь здоров, именинник.
Выпили. Доскребли икру из банки.
— Просветишь, когда мы успели подружиться?
— Вчера. Жалко, что ты не помнишь. Душевно посидели.
— А где сидели?
— В летнем кафе на Киевской.
— Погоди-погоди, смутно что-то…
— Да ладно, чего уж теперь. Давай с начала.
— Ты откуда вообще?
— А сам-то как думаешь?
— ОБХСС? — схватившись за голову, севшим голосом просипел Николаич.
— И не только. Я тебе потом удостоверения покажу, оба. С собой не взял, я ж к другу шёл, за день рождения выпить. Чтобы не порочить честь мундира, не брал. И ты кончай напиваться при форме и корочках. А не то попрут из органов за такие дела.
— Так меня за соучастие в любом случае привлекут.
— Учитывая явку с повинной и отсутствие фактов причастности к противоправным деяниям, не привлекут. Так, побудешь ещё под надзором, проявишь себя как добросовестный сотрудник милиции, снимут надзор.
— Явку с повинной? Я не писал.
— Устного заявления в данном случае достаточно.
— Так я и не заявлял.
— Уверен? — усмехнулся я.
— Вчера? — убитым голосом предположил Николаич.
— Да ты никак жалеешь? Гниду эту жалеешь, которая в органах прижилась и сосёт трудовую кровь из граждан? Ты думаешь, он побалуется и перестанет? Так я тебе расскажу, как дальше дело будет. Тебя он подставит рано или поздно, потому что ты угроза для него, и останешься ты вечным дежурным до пенсии по старости. А сам Барсучок будет расти и развиваться, пока ты покрываешь его делишки. И дорастёт наш Михаил Игнатьевич аж до генерала. Большим человеком станет. А масштаб его делишек будет всё расти, и криминал станет разъедать органы изнутри. Совратит много честных душ с истинного пути, а сколько пострадает невинных граждан? Думаешь, я преувеличиваю? Нисколько! Проходил я уже это всё. Этого ты хочешь?
— Нет.
— Что ты там говоришь? Плохо слышу.
— Не хочу.
— Вот! Накрепко запомни это на всю жизнь. И глядишь, не Барсук, а ты у нас генералом станешь.
Я встал и пошёл проверять картошку. Потыкал ножиком, признал её готовой, так что отлил воду и высыпал горячие, восхитительно исходящие паром клубни на тарелку.
— Ладно, давай ещё по маленькой, да я пойду. Дела. Да не грызи ты себя. Ты радуйся, что ничего непоправимого не случилось. Ну выпрут Барсукова из органов, так туда ему и дорога. И ты замараться не успел, хотя конечно лучше было после первого же инцидента за руку его и в кабинет начальника. Чем же он тебя взял, что ты решил смолчать?
— А я вчера не говорил?
— Нет.
— Стыдно потому что. Даже пьяному стыдно.
— Неужто особо крупный куш поделили?
— Нет! Ты чего? Да я…