— Менты позорные! — орал гражданин.
— Держи его, держи, — пыхтел Николаич.
— Готово! — наконец выдохнул Барсуков и уселся на поверженного буяна.
Мне было видно его в то самое зеркало, куда я перед тем таращился, пытаясь постичь, что со мной приключилось.
— Что там? — спросил Барсуков.
— Документы на имя Дмитриева Петра Ивановича. Сантехник жэка номер пять.
— Плевать мне на документы. Деньги есть?
— Неа.
— У, жирный боров. А в штанах смотрел?
— Штаны с твоей стороны.
— Так, что тут у нас. Трёшка, рубь, ещё рубь о, пятёрка.
— Негусто. На оплату не хватит.
Барсуков повертел купюры, поделил их на двоих, и сунул свою часть в нагрудный карман.
— Ты чего? — изумился Николаич.
— Сам же сказал, тут даже на оплату вытрезвителя не хватит. А мы с этим боровом столько провозились. Считай, премия за труды.
— Ты это брось, так же нельзя! — пытался протестовать Николаич.
— Да перестань. Я же говорил, тут можно неплохо зарабатывать.
— Это не заработок, это воровство. А если он пожалуется?
— Кто? Этот? Да он же не соображает ничерта. Завтра он и не вспомнит, сколько пропил, а сколько потерял. Так что не бойсь. Бери.
— Нет, Миша, я так не могу. Сейчас доктор придёт…
Я так напряжённо вслушивался, что завалился вместе с лавкой в угол. На грохот примчались доблестные стражи.
— Опаньки! Это ж тот мультик. Ты почему не на лекции?
— По-моему, рано его отпускать, — скептически прокомментировал Николаич мои барахтанья.
— Нормально, — справившись с лавкой, встал я. — Где тут ваша лекция?
— Знаешь, чего, иди-ка ты отсюда подобру-поздорову.
— Погоди, он ещё не расписался поди. Гражданин, пройдёмте.
Барсуков вывел меня к стойке дежурного.
— Валентина Васильевна, гражданина оформите, домой его отпускаем.
— А лекцию прослушал?
— Прослушал. Только не расписался. Выдайте его вещи, ключи-кошелёк, что там при нём было.
— Как фамилия?
— А он без фамилии поступил. По номеру ищите — тридцать шесть.
— Кто заполнял журнал? Пишут, что попало. Почему начёркали? Сумма какая? Было семьдесят пять рублей, зачёркнуто, двадцать пять.
— Двадцать пять там было. Ошибка, потому и зачёркнуто, — уверенно вступил Барсук, тыкая пальцем в журнал. — Сейчас проверим. Открывай кошелёк.
С заклёпкой я с горем пополам справился, а считать содержимое было выше моих сил. Это не мой кошелёк, и внутри не мои деньги. И вообще не наши российские. Это советские, образца шестьдесят первого года. Барсук нетерпеливо выхватил у меня купюры, пересчитал.
— Двадцать пять. Говорил же. Не ту сумму записали вначале.
И внушительно посмотрел на каждого по очереди, убеждая, что так и было.
Николаич поймал взгляд напарника, точно хотел возразить, но оставил разборки на потом. Развернулся и вышел.
А у меня чётко щёлкнуло, куда девалась разница в пятьдесят рублей. Ах ты, сука. Он и тут меня успел поиметь. С моего кошелька полтинник присвоил. Скандалить не буду, потому что доказательств у меня нет. Бегающие глазки Барсука к делу не пришьёшь. Но зарубку в голове сделаю.
— Молодой человек, двадцать пять рублей уплатите за пребывание в вытрезвителе. Где работаете? Справку на работу выпишем, — отмерла Валентина Васильевна.
— В уголовном розыске, — мрачно сообщил я, сообразив, что меня лишают последних денег. В кошельке оставалась какая-то позвякивающая мелочь.
— Чего? Какой уголовный розыск? А удостоверение где?
— Учтите, гражданин, мы проверим ваши сведения, будете отвечать по всей строгости закона за дачу ложных сведений.
— Надо позвонить в отделение и выяснить, работает ли у них гражданин Казаков.
— Телефон какой? В каком отделении работаете? — требовали у меня ответа. — Кто начальник?
И что ответить? Начальник Барсуков Михаил Игнатьевич, гнида и падаль. Вот он передо мной стоит, и судя по всему, вчера из школы милиции, а падалью уже сейчас является. Я-то думал, он с годами ссучился, а он такой изначально был. Сегодня ты бухарей на работе чистишь, а завтра с криминалом закорешишься. Ну я тебе, мудила, крылышки-то пообломаю.