Откидываю одеяло и осторожно поднимаюсь с постели. Почти два часа ночи, а значит, вот-вот окончательно рассветёт. Пока же за окном — серо-унылые сумерки, чуть подёрнутые пеленой тумана, стелющегося по полю возле леса. Идеально, чтобы сбежать…
Туфли беру в руки, опасаясь разбудить Давида и Оксану стуком каблуков. Какая же я глупая. Как же хочется ругаться на саму себя, за то, что позволила всему этому случиться. Никогда не влюблялась за какие-то несколько часов, тем более не делала этого, если речь шла о парнях подруг. А теперь…
— Сбегаешь?
Хрипловатый голос Невского выбивает почву из-под ног, стоит только мне распахнуть дверь. Давид стоит за прямо за ней, босой, в одних спортивных штанах. Руки сложены на груди, а на губах — улыбка, полная понимания. Он идеально сложен — подтянутое тело скорее худощавое, чем мускулистое. Но мне отчётливо виден каждый рельеф, выступающий под кожей.
— Так будет лучше.
Он просто мотает головой и делает шаг в мою сторону, понуждая меня инстинктивно отступить. Закрывает за нами дверь, когда мы оба оказываемся во мраке спальни. Забирает туфли из моих рук и осторожно кладёт их на пол. Во рту мгновенно пересыхает — миллион вопросов, уже готовых сорваться с губ, исчезают. По-моему, всё яснее ясного, и то, что я приняла за свою симпатию, теперь поделено между нами двоими.
— Так не будет лучше ни для кого.
Невский просто прижимает меня к себе, почти как тогда, когда танцевали в клубе, только теперь в этом жесте столько неприкрытой властности. Он делает то, что решил, — за нас обоих. Сначала проводит губами по поим губам, словно пробует их на вкус. Меня будто пронзает разрядом в триста восемьдесят. Машинально хватаюсь за его плечи, пытаюсь отстраниться, но ничего не выходит — Давид держит крепко, позволяя делать только то, чего хочет он.
— Аль… я хочу тебя, безумно.
Хриплый шёпот не может принадлежать Даву… Это не тот Невский, которого я знала все эти годы. К нему у меня просто не может быть таких чувств. И он не может говорить мне таких слов.
— Давид, не надо, прошу…
Он не внимает жалким мольбам, просто накрывает мои губы своими, врывается языком в рот и шагает в сторону постели, понуждая сделать шаг и меня. Это безумие, настоящее, с контрастом таких ощущений, от которых окончательно схожу с ума. Наслаждение от того, что меня целует Невский, и что он хочет меня, перемежается инстинктивными желаниями оттолкнуть, сбежать, спрятаться и больше никогда его не видеть.
Что мы творим? Сейчас ещё можно остановиться и сделать вид, что ничего не произошло, но потом будет слишком поздно. Потом уже ничего нельзя будет изменить.
— Дав, хватит! — громко шепчу, успевая только охнуть, когда Невский укладывает меня спиной на кровать и нависает сверху на вытянутых руках.
Он — везде, от него не спрятаться. Не даёт мне приподняться, прижимая своим весом к постели.
— Аль, ты себе-то врать перестань. Ты же хочешь меня не меньше.
— Это не так. Ты всё неправильно понял.
Снова голос звучит жалко, да и Невскому плевать — он берёт то, что хочет. Закрывает мне рот новым поцелуем, задирает подол платья, устраиваясь между моих ног. Я хочу его, он прав, но всё это неправильно. Так не должно быть.
Давид двигает бёдрами, будто занимается со мной любовью. Мы с ним оба в одежде — моё платье задралось едва не до груди, но бельё с меня он так и не снял. И этого так мало — по ощущениям, и чрезмерно много того, что уже себе позволили.
Всё это время целуемся, жадно, глубоко, словно оба — кислород друг для друга.
— Если ты мне не позволишь большего, я встану и уйду, — шепчет Невский, разрывая поцелуй.
В моих ушах стучит кровь. Она проносится по телу со скоростью горной реки. Сердце заходится в бешеном темпе, и голос Дава слышу словно бы издалека. Не хватает возможности сделать полноценный вдох.
Я же этого желала, об этом думала, когда сидела напротив Давида в кухне. А сейчас он говорит, что выбирать именно мне.
— Нам ничего нельзя вообще.
В этих словах уверенности ни на грамм. Всматриваюсь в глаза Невского, пытаясь прочесть по ним каждый оттенок мелькнувших эмоций. Он тяжело дышит и возбуждён до сих пор — отчётливо чувствую это. И всё… это то, на чём всё и завершится. Мы оба перешли границу, но вернуться назад ещё можно, пока не натворили глупостей.
— Хорошо, — выдыхает наконец. Опускает голову и упирается лбом в матрас возле моего плеча.
Чувствую себя отвратительно, прежде всего потому, что до сих пор хочется удержать. Прижать к себе, умолять поцеловать снова. Знаю, что совсем скоро перестану чувствовать на себе тяжесть его тела, и от этого снова возникает ощущение, что мне перекрывают кислород.