Солдаты в кузове взяли автоматы наизготовку.
— Могут обстрелять! — пояснил один из них. — Еще стреляют!
Я вытащил из куртки свой пистолет, попытался передернуть затвор, но левая рука плохо слушалась.
— Давайте я помогу, — сказал солдат. Он дернул затвор, загнал патрон в патронник и передал мне пистолет.
— У меня теперь такой же есть! — похвастался он. — Мне командир подарил за храбрость! Во! Трофейный!
И он вытащил из-за пояса ПМ, покрутил его, снова сунул за пояс.
Машина тронулась. В это время вдруг откуда-то появился наш Титыч. Он увидел меня и Сашу, сидящих у заднего борта, и закричал:
— Саша! Валера! Ребята! Что врачи сказали?
Машина, переваливаясь на колдобинах, поехала, а Титыч бежал за нами, размахивал руками, и кричал:
— Ребята! Саша! Валера!
А мы с Сашкой, не сговариваясь, закричали:
— Титыч! Забери нас! Оставь нас здесь!
Машина сильно сбавила ход, и Титыч подбежал к самому борту.
— Валера, что с рукой? — испуганно спросил он, увидев мою забинтованную левую руку.
— Титыч, оставь нас здесь, у меня правая рука в порядке, стрелять могу! — кричал я, размахивая пистолетом, зажатым в руке.
Мне очень не хотелось уезжать. Я представлял, как завтра… да нет, уже сегодня утром ребята все соберутся в нашей комнате. Как придет Бояринов и скажет, что мы — молодцы и что вот, мол, мы и собрались, как и было загадано вчера… И мы будем сидеть, рассказывать друг другу, кто что видел, как было страшно, как нас чуть не поубивали и как мы победили… Было до слез обидно уезжать сейчас, когда мы победили, когда все хорошо…
— Ребята! Нельзя! Надо в госпиталь… Все будет хорошо, я с вами!
Дорога пошла под уклон, водитель прибавил газку, и Александр Титыч отстал. Откуда-то сбоку вырулила БМП и резко затормозила. Титыч залез в открывшийся люк, БМП резко газанула, качнулась и пошла вслед за нами. Башня на ней крутилась во все стороны: наводчик выцеливал возможного неприятеля. Через некоторое время бронемашина нас обогнала и пошла впереди.
Мы проехали по нижней дороге, левее дворца. Он все так же стоял на горке, освещенный прожекторами. Все окна в нем выбиты: не то что стекол, даже следов рам не было. На втором и третьем этаже что-то горело и из окна тянулся дымок. Изуродованный болванками «Шилок» и гранатометами, весь в копоти и щербинах от пуль и осколков, он все равно смотрелся величественно…
Долго ехали по аллее. Слева, там, где стояли казармы гвардейцев, еще шла стрельба. Там тоже что-то горело, и красные блики освещали голые ветви обронивших листву деревьев…
Около поворота у министерства обороны шедшая за нами БМП вдруг начала бить куда-то из пулемета. Разноцветные трассеры, уходя во тьму, чертили прямые линии, а потом рикошетом, по дуге разлетались в темном небе.
Машина на повороте притормозила, затем вообще остановилась. Вдруг я увидел, что в кустах у обочины, почти напротив министерства обороны, возле краснокирпичного здания Центрального музея, что-то шевелится. Точно! Там кто-то прятался! Вот что-то тускло блеснуло, автомат, что ли? Вот, гад! Наверное, какой-нибудь афганец прячется. Здесь ведь тоже наши ребята поработали… Сейчас как полоснет из автомата!
Я поднял пистолет, для устойчивости уперся рукояткой о борт кузова, прицелился и стал мягко жать на спуск… Но в это время фара идущей сзади БМП осветила кусты, и я увидел там нашего солдата-десантника. Он стоял на коленях в небольшом кювете, прикрытом зарослями колючего кустарника. Белое пятно лица, зеленый комбинезон, на голове голубой берет, в руках автомат.
Ф-фу! Чуть грех на душу не взял! Что он там делал? Контролировал дорогу по приказу своего командира? А может, просто испугался стрельбы, спрятался… Кто его знает? Тем не менее я мог его убить…
Наконец мы добрались до нашего посольства. Проехали мимо парадного подъезда (ворота закрыты, около них стоят две БМП), потом мимо длинной стены. С правой стороны были заборы вилл. Я вспомнил, как летом мы здесь занимали оборону и как Андрей чинил афганскую «тридцатьчетверку»… Господи, как давно это было! Наконец остановились у ворот посольской поликлиники.
У грузовика откинули борт, помогли нам вылезти.
Мне снова стало нехорошо. Видимо, действие уколов закончилось. Закружилась голова, и я самостоятельно не мог идти. Меня подхватили под руки — с одной стороны солдат, с другой Саша. Уже у ступенек поликлиники я вдруг вспомнил, что у меня в правой руке так и остался пистолет с патроном в патроннике.
— Подождите… — попросил я.
Мы остановились. Я изловчился и отстегнул магазин, который тут же упал на бетонные плиты. Потом дернул затвор, и из патронника вывалился патрон. Я хотел подобрать и то и другое, но нагнуться не мог.
— Я подниму, товарищ офицер! — Солдат наклонился, подобрал обойму, вставил в нее патрон и протянул обойму мне.
Глава 47. На первом этаже…
На первом этаже поликлиники горел яркий свет. У стен стояли носилки. У лифта кучей валялась какая-то окровавленная одежда.
— Так, как у нас дела? — Санитарка лет сорока с лишним подхватила меня под руку. — Все ребятки, спасибо, — сказала она солдату и Саше. — Сейчас мы будем разбираться… Лечить будем… Все будет хорошо…
Так, приговаривая, она усадила меня на стул, стала раздевать.
— Как хоть это расстегивается? — спросила она, возясь с бронежилетом.
Я молча ткнул пальцем в бок, показывая, где лямки. Что-то мне здесь совсем плохо стало. И холодно, аж трясти начало.
Медсестра ловко перерезала лямки бронежилета острыми ножницами, и он, громыхнув металлическими пластинами, упал на пол.
— Вот и хорошо…
Вскоре вся моя одежда кучей кровавого тряпья валялась на полу. Я остался только в синих тренировочных штанах, которые поддел под форму.
— А сейчас мы пойдем обмоемся, чтобы доктор видел, что и как ему лечить…
Я немного очухался в ванной комнате. Медсестра включила воду и губкой аккуратно смывала с меня засохшую кровь.
Посмотрел я на себя в зеркало и… не узнал! Лицо было невероятно распухшим, в корках засохшей и еще идущей крови. По мере того как сестра обмывала лицо, я видел, что оно все побито осколками. Как только глаза остались целы! Я прищурил один глаз — и на веке увидел мелкую ссадину. И тут же вспомнил, как судорожно и плотно зажмурился, когда рядом рванула граната. Вот что значит инстинкт самосохранения, подумал я. Организм сам в критическую минуту решает, как и что ему защищать.
Когда сестра обмыла мне левую руку, я обнаружил, что черный пластмассовый ремешок на часах наполовину взрезан, как бритвой. И дужка, на которой ремешок крепится к корпусу часов, тоже сбита. Видимо, это натворила та самая пуля, которая попала мне в ребро ладони.
Обе руки, начиная от кистей до плеч, были в синяках и кровоподтеках. Кое-где торчали осколки и чувствовались под ладонью. Уже потом, в ташкентском госпитале, я по рентгеновскому снимку подсчитал, что только в лице у меня было около 120 мелких осколков. Кстати, они благополучно пребывают там же до сих пор и особо не беспокоят…
Раны обработали, перевязали.
— Нужна операция! — сказал доктор. — Канал сквозной раны на предплечье прочищать… И из бока пулю надо извлекать… В наших условиях мы операцию сделать пока не имеем возможности. Надо будет потерпеть… Хорошо?
Я кивнул. В голове снова потихоньку светлело, я приходил в себя.
Сестра повела меня к лифту. Поднялись на третий этаж, прошли по коридору в правое крыло.
— Ну вот! — сказала она, открывая дверь большой, коек на семь, палаты. — Те палаты уже заняты, занимай эту, считай, пустая! Ложись, доктор тебе хорошие уколы сделал, попытайся заснуть…
Она помогла мне лечь на кровать, накрыла одеялом. Я увидел, что у окна лежит еще кто-то. Судя по возрасту и усам, это был один из наших.
— Откуда, старик? — спросил я его.