— А-а, сука… Бля-а-а… не могу…
Женщина пыталась сделать ему укол в ягодицу, но человек так дернулся, что игла, застряв в теле, вырвалась из шприца, и прозрачная жидкость брызнула на выпачканный в крови живот.
— Не могу-у-у…
— Ну что ты возишься? — устало спросил женщину врач-мужчина.
— Он дергается… Никак не могу уколоть…
— Ударь по щекам… А ну, закрой рот!
— Отрежьте ее! — орал человек. — Отрежьте!..
— Еще зажим! — перекрикивал его мужчина. — Да промокни же ты здесь, все мокро…
Женщина с поднятыми окровавленными руками прошла мимо Кочина и Гешки к столику за тампонами. В клеенчатом фартуке она была похожа на продавщицу мясного отдела.
— Бедный парень, — сказал маленький в белом. — Лучше бы он потерял сознание.
— Будете ампутировать? — спросил Кочин. Врач пожал плечами.
— Ампутировать всегда успеем. Попробуем собрать по кусочкам. Хотя там уже не нога, а сплошной фарш.
— А ну лежи спокойно! — закричала женщина прямо в лицо голому человеку с фаршем вместо ноги. — Распустил сопли из-за ерунды! Закрой рот и терпи!.. Не дергайся, я тебе говорю!
Санитарка выволокла из-под тележки таз, полный окровавленных тампонов. Издали казалось, что она несет таз с клубникой.
Врач бросила на пол кривую иглу, ухватила пинцетом из стерилизатора другую и снова ткнула шприцем в тело.
Человек кусал губы и мычал.
— Что-то не идет, — кряхтела женщина со шприцем. — Расслабь попу, ну! Не напрягайся, говорят тебе!..
— Дай ему двойную, Света, — буркнул мужчина, отошел к рукомойнику, стягивая порозовевшие перчатки, кивнул Кочину: — Здравствуйте, Евгений Петрович… Извините, руки грязные.
— Здравствуй, Игорь! Когда я смогу с ним поговорить?
Врач, оттирая пальцы щеткой, пожал плечами:
— Можно и сейчас. Пока девочки готовят его к операции, десять минут у вас есть.
Вытирая руки вафельным полотенцем, он подошел к тележке, склонился над лицом человека.
— Ну что? Балдеешь?
Голый человек уже лежал тихо, только дышал часто и глубоко. На его щеках проступил румянец, глаза заблестели.
Кочин тоже подошел к раненому.
— Обезболили?
— Морфий, — ответил врач. — На время отделили его душу от тела. И вы видите — он счастлив. Наше тело, этот фантик для души — отвратительная вещь… Спрашивайте, Евгений Петрович, он все понимает.
Кочин склонился над влажными глазами.
— Кузьменко, ты можешь ответить, как вы оказались в Нангархаре?
Человек, не сводя глаз с Кочина, едва заметно шевельнул плечом. Губы его дрогнули.
— Не знаю…
— Как не знаешь, Кузьменко? Ты помнишь — вы доски везли на седьмой километр? Помнишь это?
Человек кивнул:
— Мы везли доски… на седьмой…
— Да-да, — торопился Кочин, боясь, как бы Кузьменко не потерял сознание, не уснул. — Но вы оказались в Нангархаре, вас обстреляли… Помнишь? Зачем вы поехали в Нангархар, Кузьменко?
— Не знаю, мы долго ехали…
— Как долго?
— Час… Даже больше.
— До седьмого километра ехать двадцать минут, Кузьменко!
— Прапорщик спрашивал, как доехать до «точки»… перед мостом, где развилка… Потом еще раз…
— У кого спрашивал? Он что, не знал маршрута?
— Такси там было… Желтая «Тойота»… А потом еще минут сорок… Они из гранатометов лупили… Ребята вылезали из кабин, чтоб не сгореть… Чумак и Колыбаев босиком были.
Кузьменко говорил все тише, зрачки плыли под веки. Он, наверное, уже не видел офицера. «Единственный свидетель», — подумал Кочин.
Врач встал рядом с командиром полка, сунул руки в широченные карманы белого халата. «Свидание закончено», — понял Кочин.
— Завтра он будет отходить от наркоза. Зайдите послезавтра, Евгений Петрович, может быть, он что-нибудь еще вспомнит.
Гешка вышел на улицу, прошаркал к «уазику», остановился у дверцы. Кочин видел только его спину. Водитель завел мотор. Гешка слабо потянул на себя дверцу, но та не открылась.
— Пройдись пешком, — сказал ему Кочин.
— А кто это, Евгений Петрович?
— Рядовой Кузьменко, водитель из разведроты, в которой, кстати, тебе служить, — Кочин мельком взглянул на Гешку. Тот, покусывая спичку, кивал головой. На лице — растерянность, но не страх. Повернулся и поплелся в тень модуля.
«Зачем я это сделал? — подумал Кочин. — Успеет еще насмотреться до блевотины…»
Гешка ковылял по вмятинам пыльной дороги и вспоминал Сидельникова, как волок его по наждачной поверхности ледника Инэ, оставляя за собой темно-красную маслянистую нить. «Бедные мы, бедные», — думал он.