— Первым с вертолетов прыгать саперам. В кяризы не спускаться, были случаи отравления газом. Обрабатывать и подрывать.
Начальник инженерной службы, к кому относятся последние слова, кивает головой так, что табурет под ним скрипит. Где-то за окном гогочут солдаты, кто-то кого-то посылает… Оптимисты, так вас да разэтак, мысленно ругает солдат Кочин. Легко ни за что не отвечать? Даже за собственную жизнь?..
Командир полка ударяет указкой по карте. От стука вздрагивает начальник артиллерии. Василий Иванович, похоже, вот-вот вскочит со стула и вытянется по стойке «смирно».
— Дома не грабить. Искать реактивные снаряды и оружие. Но самое главное — жизнь людей. Выверять каждый шаг… Сброса дополнительного питания и воды не ждите, брать с собой по четыре сутодачи. Выживать и не пищать.
Кочин смотрит на начальника штаба. Тот напрягся, ждет обращения к себе. Не я тут один все решаю, дорогой Василий Иванович, мысленно обращается к нему Кочин. К сожалению, далеко не я один. Даже вот этот человечек в чалме многое решает. И его товарищ, который скрючился в тени. На ком-то из наших солдат они могут поставить точку, а мы, большие, сильные, самые передовые в мире, не можем этому помешать. Вот в чем вся беда… Дээмбэ — восемьдесят восемь. Генка, может быть, выцарапал это магическое число?.. Молись, парень, молись за свою жизнь — кроме нее твоей мамаше уже ничего больше не надо… Когда прикидываешь, что нужно для счастья в будущем, — пальцев на руках не хватает. А обернешься назад — господи! Каким простым и дешевым было лейтенантское счастье. Крыша над головой, личных вещей на один чемодан, и много-много друзей. И сознавать, что еще вся жизнь впереди, что любишь и любим, и только сердце берешь в советчики, выстраивая судьбу. А сейчас мы кромсаем, перекраиваем, выворачиваем, как носки, — жизнь и судьбу азиатов, кого никогда не знали и знать не будем. А своих ребят все никак не можем уберечь…
Кочин сидел в пустом классе.
Если бы он, командир полка, мог бы сохранить Генке жизнь, заслонив его собой, то, наверное, так бы и сделал. Но условия были другие. Уберечь единственного сына московского генерала Ростовцева выпадало на долю какого-нибудь паренька из провинциальной глубинки, который вместо него должен был занять место в боевом строю разведывательной роты.
Это был не просто взгляд. Они вбивали ему в лоб гвозди, они сверлили ему череп.
— Кто здесь копался? — очень сдержанно спросил Игушев и бросил Гешке под ноги пустой рюкзак.
Гешка рассказал о двух капитанах из политотдела, про то, как чихал под потолком, а потом ставил свою роспись под списком.
— Какого черта… — выдавил из себя Игушев. У него было такое выражение лица, будто он собирался убить Гешку. — Зачем ты впустил их сюда, урод? Тебе для чего ключ оставили, лошадь ты бельгийская!..
Сержант медленно встал с табуретки.
— Не орите на меня, — сказал Гешка, прикидывая, с какой стороны ударит его Игушев.
— Сынок! — опешил от злости сержант.
— Оставь его, — наконец вмешался Гурули. — Он ни в чем не виноват.
— Ни в чем не виноват? — изумленно повторил Игушев, будто не веря своим ушам. — Это ты говоришь, что он не виноват?
— Сходишь на войну, восполнишь, — угрюмо ответил Гурули, не поднимая головы. — Все, хватит! — Он несильно хлопнул ладонью по столу. — Ростовцев, выдь вон…
«Заступились за беззащитного ребенка», — с презрением думал о себе Гешка, выходя в прохладный от сквозняка коридор. Ему мучительно хотелось кого-то побить, жестоко, с треском и звоном сокрушаемой мебели и застекленных стендов, так, чтобы руки потом были по локоть в крови, только он не знал — кого.
Вечером Гешку по телефону вызвал командир полка.
«Сейчас я буду объясняться по поводу Татьяны», — подумал Гешка, отчего у него окончательно испортилось настроение.
— Ну что, Гена, — приветливо встретил его Кочин. — Собирай вещички и перебирайся в хозвзвод. Я звонил командиру, тебя ждут.
Видя, что Гешка молчит, что смысл слов еще не дошел до него, Кочин добавил: