Витюшка заиграется с беленькой девочкой Машей. Что ему до мамы, тети Лины и дяди капитана! Пусть себе стоят, изредка о чем-то тихо переговариваясь. Солнышко-то какое… А потом из маленькой тучки пойдет летний дождик. Витюшку с Машей позовет к себе дядя и будет держать над их головами свой военный китель, и они не промокнут. Потом опять появится солнышко. Дождика как и не бывало. Витюшка с мамой, тетей Линой и Машенькой пойдут к дедушке. А дядя капитан останется. Ребенок не увидит, как тот будет долго стоять у памятника, сняв фуражку, и с кем-то говорить тихо и хрипло:
— Я пришел к тебе, Алеша… Я пришел…
И по лицу офицера покатятся слезы. К нему подойдут какие-то незнакомые бабушка и дядя. Мужчина спросит:
— Ты знал его?
— Да, — кивнет капитан, — вот… выпей.
— Что ты спрашиваешь, не видишь, человек плачет, — строго одернет старушка.
А у дяди капитана слезы вдруг потекут-потекут…
— За Лешу я выпью, — проговорит мужчина и поднесет стакан к губам.
Больше они ничего не скажут друг другу. Дядя капитан повернется и тихо пойдет прочь от кладбища. Попытается прикурить сигарету, а спички все будут ломаться…
Он тоже придет к дедушке. Бабушка Таня, увидев дядю капитана, как заплачет, как начнет его обнимать… А потом все сядут за стол и будут говорить долго-долго. Ох, и наиграется он тогда с звонкой беленькой хохотушкой Машей!
За несколько дней Витюшка привяжется к дяде капитану, Маше, тете Лине. Ему очень захочется заплакать, когда гости будут уезжать. Но он не станет этого делать. Пускай женщины плачут. А Витюшка лишь нахмурится. Но вдруг тетя Лина скажет:
— Точный Леша. Даже так, как отец, бровки хмурит…
И смахнет набежавшую слезу. Тут Витюшка и не выдержит…
8.Все это еще будет, через три года. А в тот день Степанов брел по колено в грязи к остановившейся на разбитой дороге «санитарке».
«Лешу привезли», — разнесется весть по лагерю, и те, кто знал Медведя, придут к машине поклониться погибшему в последний раз.
Нестерпимо ярко светило южное весеннее солнце. Может, от его пронзительных лучей и набегали слезы на глаза?..
По одному подходили к машине, качали головами, отходили. Степанов смотрел на тесный некрашеный гроб, на полуприкрытые глаза друга, лежащего в одном нательном солдатском белье, и ему чудилась на застывших губах улыбка. Что-то наплывало жгучее, липкое. Потом отпускало. И снова все повторялось…
«Эх, Леша, Леша», — услышал позади вздох. Узнал, даже не поворачивая головы, — Вовка Давыдов. Старший лейтенант из артполка. Жили в одно подъезде. Это с его женой и Линой Медведь недавно забирал Витюшку из роддома. До Афгана выходные и праздники проводили вместе…
Степанов несколько раз отходил от машины, а затем возвращался — посмотреть на Алешу. Вечером, когда «Ил-76-й» взлетал с туманного аэродрома, проводить друга в последний полет не смог: дежурил.
Он сидел у телефона и ожидал срочных звонков — мятеж еще не был окончательно подавлен. Многие поехали прощаться с Медведем к самолету, а про Степанова забыли. Никто почему-то не вспомнил, что они — два Алексея, два тезки — были лучшими друзьями. Степанов хотел с кем-нибудь подмениться в палатке дежурного на часок, но рядом никого не было. Поэтому он угрюмо сидел у телефона, и перед его мысленным взором представала такая ситуация, такая картина: город, улица, квартал… Из всех домов — один военный. 3десь живут семьи десантников. И вот два месяца назад, в определенный день и час все офицеры и прапорщики за редчайшим исключением уехали по сигналу тревоги, успев за считанные минуты собрать самое необходимое, чтобы вернуться… через два года. Вместо обычных учений их ожидал Афганистан. Из него кто-то вообще уже никогда не вернется. Вернее, сам не переступит родной порог. Его внесут в квартиру в цинковом гробу. Только Лешку Медведя привезут в деревянном…
Сначала к молодой вдове придут женщины. Заговорят о чем-то незначащем, а сами не смогут скрыть то горе, которое уже постучалось в двери этой квартиры. О нем будут говорить растерянные лица соседок, остановившиеся испуганные и страдающие глаза, замороженные движения… Увидит пришедших молодая вдова, сердце оборвется и покатится, покатится… Перед глазами все поплывет, лица завертятся в бешеной карусели… «С Алешей что-то?» — спросит с тоской. Она еще будет надеяться, а вдруг все-таки не это… Не самое страшное. Может, в госпитале? Без руки… без ноги… Но живой? Иступленным взглядом вопьется в лица предвестниц, а те станут отводить глаза: «Ты только не волнуйся… Постарайся взять себя в руки…»