«Афганец» будет начинаться в десять-одиннадцать утра. При этом небо будет оставаться ясным, а ветер все в одном и том же направлении будет дуть и дуть. И притом очень сильно. Последние дожди пройдут в Кабуле в конце апреля — начале мая. А потом до самого нового года не упадет ни одной капли. Поначалу еще весной будут наползать тучи, подниматься ветер… Будет казаться, что вот-вот хлынет ливень. Да куда там! Одни смерчи. Самое поганое, когда они будут налетать на палатку. После этого на одеялах можно будет расписываться — столько на них будет пыли. Но все это обитателей палатки ожидало еще впереди.
2.Автомобиль подъехал к вертолетам.
— В третий летите? — спросил вышедший из кабины офицер-оператор.
— К ним, — кивнул головой капитан Мясников, направлявшийся в батальон по приказу начальника связи.
— Саша, передай Ивановскому вот это, — протянул прибывший пакет.
— Обязательно, — заверил капитан.
Вскоре два «Ми-шестых», сделав небольшую пробежку по взлетке, по-днялись в воздух. Перевалили через горный хребет и спустя десять минут сели на аэродроме в Баграме. Здесь тоже стояли десантники. Были у прилетевших дела и в этой части. Решали их весь день, поэтому пришлось заночевать. Степанова радушно пригласил в свой бункер начальник штаба батальона старший лейтенант Павел Борисов. Оба бывшие суворовцы, они заканчивали и одно высшее командное училище. Встретившись, очень обрадовались. Борисов отличился в первые дни и был представлен к награде. Обогнал он Степанова и в должности — получил майорскую, а тот еще о ней даже не помышлял. Однако Алексей не зави-довал товарищу: заслужит. Павел имел ранение.
— О, да вы как короли живете! — восхищенно произнес Степанов, осматривая бункер. — Летом прохладно, зимой тепло… А в палатках все наоборот.
— Переходи к нам, — улыбнулся Павел. — Дам тебе для начала роту…
— Э, нет, бери выше. Я уже ею командовал…
— Так ты успел дисквалифицироваться.
— Издеваешься над «штабной крысой»? — притворно обиделся Алексей — Знаю, как вы нас крестите. Сам таким был…
Степанов подошел к столу, над которым висела лампочка. Взял в руки пепельницу, сделанную из панцыря черепахи.
— Твои упражняются?
— Мои… Ругал уже. Зачем, говорю, загубили? Для забавы?
— Молоденькая была… Панцырь прямо светится… — Алексей отставил пепелъницу в сторону.
Показалось, что у края панцыря eще осталась кровь.
— Не расстраивайся, Алеша. Что сделало, то сделано. Больше не будут. — Борисов спрятал пепельницу под стол, поставив на ее место обрезок гильзы из КПВТ — крупнокалиберного пулемета.
— Это уже лучше, — сказал Степанов. — А то рука не поднимается стряхивать пепел…
Перекурили.
— Слушай, Степаныч, ты, кажется, играл на баяне… Может изобразишь?
— А что, есть?
— Сейчас…
Солдаты принесли раздерганный инструмент. Несколько кнопок были сломаны, меха свистели, как прокуренные легкие старика. И все-таки на баяне можно было немного игратъ.
— Давай нашу, «Кадетскуа маму»… Не забыл еще?
Степанов запел под баян:
«С детских лет твоей ласки я навеки лишился И ушел из родного дорогого угла. Ах, любимая мама, в чем я так провинился, Что меня ты так рано в СВУ отдала?.. Там нас дяди чужие грубо брали за ворот, По ночам заставляли нас полы натирать, А потом месяцами не пускали нас в город И учили науке, как людей убивать… Тот, кто жил и учился под заботою мамы, Никогда тот не сможет грусть кадета понять: Нас растили метели, воспитали бураны, И приклад автомата мог лишь только ласкать…»Борисов стал подпевать Степанову, и последний куплет они уже допели в два голоса:
«Ах, любимая мама, я тебя не ругаю. Ты всегда мне желала счастья в жизни, добра… А теперь я с друзьями в жизнь иную вступаю, Только жаль, пролетела золотая пора…»Конечно, ни Борисов, ни Степанов никогда не жалели о том, что окончили суворовское военное училище. Более того, каждый из них гордился своим значком выпускника СВУ. Не расставались они с ними даже здесь, в Афганистане. А столь жалобная песня — это дань традиции. Так сказать, «кадетская классика». Хотя, наверное, не трудно было понять чувства и тоску по дому, родным и сверстникам тех десятилетних мальчишек, которые в послевоенные годы вплоть до середины шестидесятых после третьего класса надевали суворовские погоны и попадали в казарму…