— Я очень рад, что с Вами все в порядке, Дауд, — сказал он.
— И с Вами тоже, мой друг, — ответил я.
Прежде чем я успел договорить, появился Хадим. Он тихо сказал:
— Здравствуйте, Дауд. Как у Вас дела?
Он был самым высоким из всех братьев и отличался чрезвычайно добрым нравом. Его улыбка подчеркивала маленькую родинку справа над молодыми и еще тонкими усами.
— У нас с Джули все нормально, и я очень рад видеть всех вас троих здоровыми и невредимыми. А как ваши родственники? Все ли у них в порядке? — спросил я. Мое сердце замерло в ожидании ответа.
— У всех все нормально, — ответил он.
— А как ваш зять, пост которого размещается у озера Карга? — не унимался я.
— Мы не знаем, — признался Хадим. — От него еще не было никаких известий.
— Мы с Джули много за него молимся, чтобы Бог сохранил его в безопасности, — сказал я.
— Спасибо. Большое спасибо, — практически одновременно ответили братья. Их лица были очень серьезны.
Мне хотелось добавить еще что-нибудь, чтобы развеять их тревогу. Мы с Джули практически стали частью семьи Масудов.
— Бог помогал нам до этого, Он может помочь нам и сейчас, — сказал я.— Мне пора идти, но, пожалуйста, будьте осторожны.
— Вы тоже будьте осторожны, — заметил Аймал.
— Храни Вас Бог, — попрощался я.
— Пусть Бог будет с Вами, — ответили братья.
Неопределенность ситуации бросала тень на эти краткие встречи и придавала им некоторую натянутость и порой неловкость. Нам всем хотелось сказать что-то большее, но что еще можно было сказать? Обычные разговоры, легкая беседа и даже улыбки в такой ситуации казались неуместными. Однако подобная суровая серьезность была очень необычной для наших отношений.
Через два дня после переворота перестали работать телефоны, и поэтому, взяв такси, я направился на другой конец города, чтобы узнать, как дела у господина Мунсифа. Боясь, что визит иностранца может навлечь неприятности на их семью, я не стал подъезжать прямо к дому. Вместо этого я остановил такси за несколько кварталов.
«Господи, дай мне возможность узнать, все ли в порядке с семьей моего учителя», — молился я.
Практически в тот же момент появился Амир на велосипеде и подъехал ко мне. Высокий худощавый подросток поприветствовал меня едва заметной улыбкой. Его волнистые волосы прилипли ко лбу, и капли пота, скатываясь вниз, задерживались у густых бровей.
Не дожидаясь, пока он переведет дух, я спросил:
— У всех все в порядке?
— У всех все нормально, Давид, — ответил он.
— Хорошо! — сказал я, быстро оглядываясь по сторонам.— А отец?
— Он наконец-то добрался домой, и сейчас у нас все в порядке.
— Нам нельзя дольше разговаривать, — заметил я.
— Да, сейчас сложное время, — согласился Амир.
— Я знаю. Мы молимся, — сказал я. — Пожалуйста, свяжитесь с нами, когда будет не так опасно, хорошо?
— Ладно,— кивнул Амир отъезжая.
Велосипед раскачивался из стороны в сторону, унося прочь Амира, налегавшего на педали изо всех сил. Наблюдая за тем, как он удаляется, я всем сердцем поблагодарил Бога за то, что мой учитель и его семья в безопасности.
После переворота в городе произошло много заметных изменений, но еще большие изменения произошли в людях. Всеми овладело угнетающее ощущение опасности, и чувство страха заполонило улицы, вселяя в людей недоверие и подозрительность даже при свете дня. Никто не смел приглашать в гости иностранцев, и друзья уже не могли открыто поздороваться друг с другом на улице. Хуже всего было то, что начали исчезать люди — с тем, чтобы уже никогда не вернуться.
Афганцы больше не могли быть афганцами. Вековые традиции гостеприимства этого радушного и дружелюбного народа были парализованы чувством страха. Этот скованный ужасом Кабул был совсем непохож на тот Кабул, в который мы приехали в 1976 году. Так странно было жить в атмосфере постоянных подозрений и боязни, которые вынуждали быть чрезвычайно осторожными. Но такова была жизнь. Традиции Афганистана и его независимость были взорваны и исчезли в день переворота.
Войдя в комнату, Джули прервала мои воспоминания. Бледность, оставленная шоком ночной поездки, сошла с ее лица, и оно вновь было полно жизни.
Она принесла и поставила на кофейный столик бутерброды с рыбными консервами, нарезанные колечками помидоры и чай. Повернувшись ко мне, она спросила:
— Как ты думаешь, сколько нам еще разрешат здесь оставаться?
Я помолчал некоторое время, потом ответил: