Вдоль цепи, мелкими перебежками, двигался командир роты, старший лейтенант Контио. Увидев раненного Дубина, он присел рядом.
— Там Матвеева на куски разорвало. Гранатомёт. Целили в машину, а попали выше, — Дубин не узнал свой голос, он стал грубым и низким, как унитаз, началась какая-то истерика, его охватила дрожь, пушка над башкой стала невыносима.
— Да, да… Спокойно, — Контио без тени эмоций наложил на руку жгут, и проскользнул дальше.
Между тем, бой утихал. Ответный огонь, судя по всему, прекратился, или был очень слабым. Духи нападают внезапно и скоро отходят или меняют позицию. Машины стали строиться в колонну, продолжая поливать зеленку из пулеметов. Дубин не слышал команды, но увидел, что Иван бросился к БМД.
— Ваня, а я!? — что может двигаться сам, Дубин почему-то не понимал, но когда ему протянули руку, скорчившись в три погибели, он рванул вперед.
Заполнившись, машина тронулась вперед. Кто был рядом, удалось разглядеть не сразу, зрение будто потеряло резкость. От жгута рука занемела, и Дубин сорвал его, рана кровоточила не сильно, и жгут только мешал. Потом он разглядел еще двоих раненных: Диме задело плечо, кто-то лежал без движения, головой к водителю, остальные, рассевшиеся на броне четыре человека, вроде не пострадали. Через пару минут стрелковый обстрел возобновился, но на одиночные пули никто уже внимания не обращал. Азарт и напряжение боя прошли. Народ не разговаривал — приходил в себя. Вскоре бронегруппа втянулась в расположение. Колонна осталась на дороге возле батальона, в ожидании конвоя из бригады.
Их привезли прямо к сан. взводу. Дубин и Дима пошли внутрь сами, третьего — Корзуна, недавно переведенного из бригады, отнесли на носилках без сознания. Больше пострадавших не оказалось. Убитый Матвеев — граната попала прямо в него и трое раненых и контуженых — все той же гранатой. Бойся первого выстрела — это правило почти всегда срабатывает. Последующая война обычно потерь не приносит. Духи пальнут пару раз и скроются в кяризах или в зелёнке, а мы впустую обстреливаем окружающую местность. Хотя, какой же это первый выстрел. Стреляли. Уже.
Их с Димой перевязывают. Корзуна даже не трогают, он и не ранен вовсе — сильная контузия и сотрясение мозга. В ручных гранатометах используют только кумулятивные гранаты, которые предназначены для поражения техники. Поэтому все пострадавшие, кроме Матвеева, отделались относительно легко — осколков почти не было.
Прибегает Хрунов — прибыли вертолёты. По дороге Дубин рассказывает, как всё произошло, и нервное напряжение, почти истерика, возвращается. Пара «восьмёрок», не выключая двигателей, ждет рядом с позицией артбатареи. Их сажают в одну из них: двое раненных, носилки с Корзуном и здесь же кладут останки Матвеева, завернутые в две плащ-палатки. С ними летит сопровождающий убитого офицер — командир первого взвода, где служил Матвеев, лейтенант Лобов.
Приземлились в Гардезе. В медчасти Дубина сразу повели в хирургию. Осколок вошёл в локоть сверху и вышел ниже, сантиметров на 10–12, перебив кость. Ничего особо серьезного, но перелом — промыли, зашили, наложили гипс. Ближе к вечеру их снова сажают в вертушку — в Кабул. Корзун уже на ногах, но, по-прежнему, не в себе. Дима, какой-то весь перевязанный. Матвеев тоже с ними, на носилках, — уже упакован в специальный пакет, но без гроба. Он летит в морг…
Примерно через час, их документы, привезенные Лобовым, регистрирует писарь в палатке, прямо возле вертолётной площадки на кабульском аэродроме.
В ожидании госпитальной машины Дубин с Димой выходят покурить. Палатки, тут их две, окружены колючей проволокой. В таких же живёт большая часть армии, только вместо стола, стульев и лавок вдоль «стен», как здесь, стоят двухъярусные кровати, как, впрочем, и в их казарме. Кругом поле аэродрома. Взлётно-посадочная полоса для самолетов где-то справа. Уже стемнело, и кроме неясных огней вокруг ничего не разобрать. Какие-то стоят, другие движутся…. Вроде бы одна пара огней приближается. Да, это автомобильные фары; уже слышен и звук двигателя. Это их экипаж.
Эпизод двадцать седьмой: Терапия
Дубин медленно, в темноте шёл к своей койке. Баня, устроенная главным хирургом в госпитале Кабула, действительно была хороша. Парилка. Бассейн, метров двадцать. Пригласивший его попариться за компанию денщик хирурга постарался… Потом косяк сменился герой. Дубин наконец вдохнул и этот кайф. Кайф не тронул.
Койки вокруг безмятежно храпели. Дубин шёл в свою уже терапию, и тут услышал: «помогите», стон.
— Помогите.
Продвигаясь в темноте, он медленно приблизился к голосу.
На кровати лежал. На кровати лежал. Обрубок. Ноги и руки. Не было ног и рук. Лежал лысый череп — это слово, про молодых. Лежал лысый череп без рук и ног. Голый.
— Сестра! Сестра. Помогите.
Дубин остановился возле койки. И не смог сказать слова.
Подрыв.
Вижу.
— Что тебе?
— Судно.
Оно оказалось рядом.
Дубин подождал пока…
Вылил всё в сортир. Вернул судно на место.
Отойдя от койки, Дубин пошёл в свою третью терапию.
Эпизод двадцать восьмой: Майдан
Играло радио. «Маяк». «Листья жёлтые над городом кружатся» — пестня. Потом говорил диктор. Полдень не был жарким. Середина весны в Кабуле — не самое страшное время. Они с приятелем сидели в беседке возле модуля. Приятель был странным человеком. Приятель по болезни. По тифу. Он этой гадостью болел второй раз. А по второму разу, на его примере, открываются способности. Он стал экстратифом, ой, экстрасенсом.
Сначала Дубин, очнувшись после первой ночи в модуле, наблюдал странную картину на разводе: он сам, как новенький и необследованный на работы не шёл. А этот, Тимофей, крупный парень, стоя спокойно, выслушал назначение, и говорит:
— Я не могу. У меня температура — 40.
— Какая температура? — врач — Сестра, а ну померь!
Все три градусника показали температуру сорок, и Тимофей пошёл досыпать в палату. Все слегка оху….
Вечером народ собрался в палате. Вопрос у всех:
— А чё это было?
— Да глядите, — Тимофей поднял спящего молодого с койки, и ввел его в транс.
Тот, в полном отрубе, стал нести несусветную ахинею, потом подошёл к умывальнику, и по тихому совету Тимофея представил себе женщину, и это. Кончил.
Тимофей приблизился к нему и снял чары. Молодой вернулся в себя. Ошалело посмотрев вниз, он начал вертеть головой как бешенная собака. Все его успокоили и уложили спать.
Следующим вечером они втроем сидели в беседке под маскировкой. Дубин, Тимофей, и соблазненная им медсестра Зоя. После разговора ни о чем, та тоже вспомнила про температуру. Мол, что это было?
— А я могу по желанию температуру регулировать, — Тимофей заулыбался.
— Да ну тебя, — Зоя засмеялась.
— Ну, тогда расслабься.
— Ну, давай, — Зоя встала и игриво поклонилась.
Тимофей приблизился к ней со спины и положил ладонь на затылок. Зоя мгновенно замолкла. Она усмирела. Она уснула.
Он стал отводить руку назад и вниз. Она следовала за его рукой. Она как кол, не сгибаясь, наклонялась назад. Он опускал и опускал руку. Тело Зои отклонилось назад градусов на сорок от вертикального положения. Он держал её рукой, которая отставала от затылка сантиметров на десять.
Дубин и сам впал…
Он смотрел…
Выпучив глаза.
Но не отрубался. Сознание не уходило.
Тимофей задержал Зою в этом положении.
Потом поднял той же рукой, на расстоянии, и поставил ровно. Потом махнул той же рукой перед глазами.
Зоя затрясла головой как бешенная собака.
— Зоя, спокойно, все нормально.
Что нормально?
Но человек, Тимофей был хороший. Они сдружились после того, как придя с аэродрома, Дубин чуть не умер в горячке. Он с утра уехал из батальона в Гардез, где, наконец, определили, что это тиф, посадили на вертушку в Кабул, где, на санпункте его приняли, обрили наголо, и показали направление куда идти. Но жизнь еще теплилась, и он до «инфекции» дошёл сам. Там он уже не помнил, что происходило, только в кровати очнулся. Уже в палате. Оглянул палату — что, снова желтуха, подумал, и понял, что умирает.