— О, Митяй, — Пи…й в пекарню, пробило на жрачку.
— Некрас, но, поздно, или рано — они позже завтрашнее готовят, а сегодняшнее съели уже наверняка: уже отбой был, да и ужин в офицерской столовой прошёл давно. А если не будет белого хлеба? У меня есть сгущенка.
— Ты че, душара, бывшая, забыл, ты мне должен! Геры не привез из Кабула? Травись тут этой травкой. Сгущенка зае…. Все, пшёл! Разговорился. Душара. Скажи спасибо Сереге, а то бы урыл уже, Митяй, бы, тебя дважды или трижды. Студент. Пшёл. Хлеб то серый, влажный помнишь, чем нас в столовой? Я ж дембель, мне такое нельзя, да еще мясо кенгуру!
— Некрас, украли у меня в Гардезе три пакета — тебе вез, а ты так и не поверил. В Кабуле по три чека купил. Украли.
— Врешь, по три чека, врёшь, да отъе….сь, щас то хлеба давай, быра! А то кенгуру у меня изобразишь.
Мясом кенгуру обзывали ляжки каких-то горных козлов, которые в изобилии привезли в батальон с позапрошлой колонной. Мясо было резиновое, жесткое, и очень невкусное, хотя об кулинарных изысках все забыли уже с гражданки. Или это сайгаки были?
Темно, как в жопе у негра. Блин. Слава Богу, путь в пекарню знаком давно. Пекарем, уже главным, заделался наш человек, из учебки — Денис, такой же «студент» бывший. Дубин почти всегда мог с ним договориться, главное, не брать несколько буханок зараз. Его, Дениса, когда-то отморозило в Чирчике, под Ташкентом, однажды, с тех пор — пришибленный молчун.
Тогда, в Чирчике, он последним пришел, пьяным в ноль, на отправку в Афган, и выступил с клоунадой перед офицерством. С учетом того, что дальше Афгана не пошлют, его не стали оформлять в штрафбат. Его посадили в самолет, и скоро мы сели в Кабуле.
Потом мы сели в Гардезе.
Потом мы осели в Бараках.
Он стал духом хозвзвода, и в итоге главным пекарем батальона.
Карьера за полгода, однако.
— Денис, привет.
— Кто?
— Некрас.
— Ну, нету!
— Денис, это Некрас. Сегодня он меня уделает, а завтра к тебе придёт. Ты же знаешь, я не вру.
— … А ну встать! — Денис попинал ногами еще более молодых пекарей, — Ладно, сделаем. Подожди. Садись, и указал на мешки с мукой.
Дубин повернулся — куда сесть-то — мешки. Мешки. Серые мешки, с маркировкой:
МУКА РЖАНАЯ
1938 год
Склад УНКВД по Магаданской области.
УН/Ч 546815
Вот ты какой, оказывается, серый хлеб солдатский.
22 апреля 1983 года.
Эпизод двенадцатый: Белая лошадь
К шести часам утра все задействованные в операции машины третьего батальона пятьдесят шестой десантно-штурмовой бригады собрались неподалеку от Мухамед-Ага. Операция заключалась в том, чтобы бронетехникой батальона блокировать очередной кишлак. Кишлак своими силами прочешет местный полк Царандоя, забирая по дороге всех мужчин. После проверки их зачисляли в него же для прохождения срочной службы. Мужчинами считались все люди от 13 до 50-ти лет.
Такая мобилизация проводилась уже третью неделю с небольшими перерывами, и была обычной практикой набора новобранцев. Правда, успех подобных операций практически всегда впоследствии оборачивался неприятными последствиями: по прошествии месяца-двух, многие новообращенные солдаты народной милиции или армии, прихватив оружие и амуницию, уходили в горы. Одни бежали в Пакистан, другие пополняли ряды моджахедов…
Вскоре, получив задания и погрузив десант афганцев на броню, подразделения стали выдвигаться за реку, на юго-восток. Отдельно, без десанта, ушли 2 БТРД минометчиков. Им предстояло развернуться ближе к дороге, на восточном берегу речки, чтобы в случае чего прикрывать и участников облавы, и наблюдать за дорогой. Через полчаса на месте осталась только дымящаяся кухня с охранением и по одной машине каждого подразделения в ожидании горячего обеда, чтобы развести его по своим. От восьмой роты — 386-я БМДшка, с экипажем из шести человек: Сергей механиком, Дубин наводчиком, сержант Боровский командиром и трое солдат в десанте.
Уже день. Получили обед. Поехали. Дорога плавно стелилась под гусеницами машины. Все сидели тихо. В башне дымились казаны, и Дубин, спасаясь от запаха, выполз наружу. Около часа назад по рации сообщили, что первая БТРД с минометчиками подорвалась на фугасе. Погибли, кажется, все девять человек, или не все, об этом рация умолчала. Переехав мост, Серега сбавил скорость, внимательней осматривая путь. Люди продолжали хранить скорбное молчание.
Боровский, гневно поглаживал усы, когда машина поравнялась с местом трагедии. Возле раскорёженной БТРД лежали семь условных тел — семь кучек биомассы, всё, что удалось собрать после подрыва от семи человек. Передней машиной минометчиков командовал недавно прибывший новый командир взвода, сменщик из Бреста, который не знал, никакая падла офицер ему не объяснил, что во время войны все люди должны сидеть на броне, сверху, снаружи; все люки должны быть открыты… Кумулятивный заряд, в противном случае, размажет всех по стенкам, что и произошло. Остались живы лишь двое, которые и сидели на броне, потому что, в отличие от остальных, включая командира взвода, тоже молодых, пухли в этом аду уже почти полгода.
Дубин проводил взглядом оставшийся позади смертельный пейзаж. Вдали послышался гул приближавшихся вертолетов — Родина не оставляет своих мертвецов на чужбине.
Через минут примерно десять, впереди, на возвышенности, показались деревянные шесты устремленные в небо с разноцветными тряпками — одно из местных кладбищ. Когда Серега подъехал ближе, удалось разглядеть женскую фигуру у одной из могил. Это была пожилая, дородная афганка в одежде, отдаленно напоминавшей цыганскую, такая же пестрая, платок на голове и на поясе, с длинной широкой юбкой. Увидев приближающуюся БМДшку с шурави, она вдруг вскочила на ноги, и, потрясая в воздухе кулаками, что-то крича в воздух, с глазами полными слез и ненависти бросилась навстречу.
— Что она там вякает, падла.
— От наших там вообще ничего не осталось.
— Пасть ей, что ли заткнуть?! Пусть орёт там на своего аллаха…
Женщина бежала уже совсем рядом с машиной, которая с трудом ползла в гору. Боровский снял с люка автомат, но стрелять ему было неудобно — он сидел на месте пулемётчика с другого борта. Остальные продолжали выражать эмоции, но только на словах, и тон становился всё менее уверенным — сцена эта действовала подавляюще. В глазах и движениях сержанта, после первого порыва — он даже опустил предохранитель на одиночные, порыв вдруг тоже пропал. Ничего не сказав, он отвернулся, и стал смотреть куда-то вправо. Женщина споткнулась и упала на колени. Дубин оглянулся. Она так и осталась стоять в клубе пыли, поднятом набиравшей скорость БМДшкой. Она стояла и плакала в бессильном гневе. Несмотря на рев двигателя, Дубину показалось вдруг, что наступила мертвая тишина. Все молчали, опустив глаза, он почувствовал смятение в душе, подкатывали слезы. Он сполз в башню, скрылся от этого солнца, нестерпимо палящего в небе, от приближавшихся ненавистных гор, от этого плоскогорья с его кишлаками, от этих людей, сидящих вокруг, от себя самого, тоже бессильного изменить хоть что-то…
Рота занимала позиции к югу от кишлака. Скоро или не скоро, он не понимал, достигли первого поста. Дубин достал хлеб, казан и отдал молодым второго взвода. Подумать о том, что казан необходимо вернуть, что все должны переложить еду в свою посуду не пришла ему в голову, да и увиденное подействовало так, что думать о чем-либо было не под силу. Казанов и было как раз три, по числу взводов роты, участвовавших в войне — минометный взвод остался в расположении. В чувство его привел Хрунов, видевший всё, когда они остановились возле своих, возле постов третьего взвода:
— Это ты раздавал обед? А где вся посуда?
— Им не было куда ложить.
— И что, ты им оставил наши казаны? Мудак, если к ужину все не будут на месте, я тебя лично вые… Если ты думаешь, что дедушки будут ходить по кубрикам и собирать казаны, то ты очень сильно ошибаешься. Свободен.
Дубин, наконец, понял, что нажил себе очень большие проблемы. Его машина уже заняла свою позицию. Он, поправил на плече автомат и, медленно пошёл к ней, размышляя о том, что здесь надо забыть о чужих горестях и страданиях, в противном случае, они обрушиваются на тебя, иногда с самых неожиданных сторон.