Дежурный охотно подтверждает, что Жуков здесь, ведет меня к домику командира. В домике, в правом от входа углу коридора, на половике стоят израильский автомат, английская винтовка БУР и старинное инкрустированное ружье — мултук, как называют в Афганистане. Сразу после знакомства спрашиваю командира (он человек относительно новый, с ним раньше не встречались) о Жукове.
— Слава! Покажись на минутку! — весело кричит командир.
Розовая занавеска, перекрывающая вход в соседнюю комнату, мгновенно взлетает, и я попадаю в могучие Славины объятия, отрываюсь от пола — сила у Жукова прежняя, десантная.
— Ну как?
— Нормально. А ты?
— Хорошо, к тебе вот приехал.
Спрашиваю несколько фамилий. «Иных уж нет, а те далече…» Да, и в неполные тридцать случаются печали по старому адресу… Спрашиваю, по какому случаю выставили в коридоре чужеродное оружие. Оказывается, получили его на время от афганцев, недавно стреляли из-за дувала по нашему часовому, возможно, пуля вылетела из этих стволов, экспертиза покажет.
Вглядываюсь в Жукова. Некогда синие глаза выцвели до блеклой голубизны афганского неба, больше морщин, меньше волос, плечи чуть приподнялись, словно от долгого удивления, заметнее стала сутулость. Но энергия отнюдь не иссякла, скоро почувствовал это на себе.
— Командир, предупреди караулы: корреспондента сегодня на объекты не пускать, — обескуражил меня он. — Вечером баня и ужин. Расслабимся, повспоминаем, как здесь начинали. Санкционируй, командир, я отслужу Верой-правдой!
— Согласен, дело святое. Хочешь, прямо сейчас бросай все дела, действуй по личному плану.
— Бросить не могу, командир, — подумав и вздохнув, ответил Жуков. — Борт из Союза надо встретить. К медикам опять же обещался заехать. Призов на завтра тоже пока нет…
В итоге через пять минут сели вдвоем с Жуковым в ГАЗ-66, помчались на самолетную стоянку, куда с другой стороны синхронно заруливал брюхатый транспортник Ан-12. Жуков энергично поговорил с летчиками, организовал перегрузку. Ящики еще скользили по наклонным доскам из кузова грузовика в чрево лагерного склада, а мы уже пересели на легковой уазик и мчались к дальним палаткам медиков. Там Слава резко замедлил разговор: медицину он издавна уважал, к тому же знакомая медсестра что-то напутала и сообщила, будто от десантников поступили утром сразу пятеро больных. Жуков, ошарашенный, присел в палатке на койку. Опомнившись, потребовал книгу приема больных, открыл ее не сразу, после некоего внутреннего усилия, а прочитав, по-детски обиделся на сестру:
— Наших ни одного нет. Разве что меня теперь положите — с инфарктом…
Обижался, однако, недолго, начал расспрашивать медиков, в каких именно палатках и на сколько времени пропадало ночью электричество, пообещал прислать электромонтера, чтобы поменял проводку, осмотрел печки, которые готовили к надвигающейся зиме, спросил, нет ли других пожеланий, и мы уехали за призами. Дело в том, что на утро в лагере планировался спортивный праздник, а кубков и вымпелов для победителей в округе не сыщешь. Поэтому Жуков добыл на продскладе сладостей — сгущенки, конфет, на кухне приказал испечь торт и даже рассказал и показал, как нужно печь и какой примерно торт должен получиться.
До вечера побывали еще у аккумуляторщиков и связистов. В баню, естественно, не успели, наскоро окатились холодным душем, после чего Жуков переключился на ударную организацию ужина.
Сейчас уже трудно объяснить, почему в тот вечер мне вдруг стало так хорошо и надежно. Видимо, причиной тому Жуков, его самозабвение, желание и умение сделать все возможное для своих солдат и офицеров, для их службы, быта, отдыха. Пока в нашей армии есть такие люди, служба не будет воинской повинностью, как говаривали в старину. Если о человеке заботятся, он горы свернет, по крайней мере не убоится никаких гор, останется счастливым и сильным духом, перенося даже самые тяжелые нагрузки.
Утром на просторном плацу лагеря я увидел именно таких людей — немного усталых, но мужественных и веселых. Праздник начался, как и водится в армии, построением. На правом фланге поблескивали идеально начищенными хромовыми сапогами, пластмассовыми пуговками отглаженных до хрусткости рубашек офицеры штаба, рядом стоял оркестр, его медные трубы под ярчайшим афганским солнцем казались белыми, за оркестром в колоннах по четыре выстроились подразделения. Солдаты были в панамах, в черных, тоже начищенных до блеска ботинках. Все — с зачехленными флягами над правым бедром. Замполит — преемник Мамыкина усатый майор Сергей Кудинов энергично прокричал с трибуны короткую речь, начав ее словами: «Дорогие товарищи, ратные друзья…» После речи, во время построения к торжественному маршу, успеваю прочитать на стенде возле одной из ближних плацу палаток «Боевой листок 1-го взвода». В листке описываются события двухдневной давности, когда взвод занимался делами вдали от лагеря: сначала что-то у взвода не ладилось, но потом «расчеты действовали слаженно и умело, и поэтому у нас все получалось очень быстро и хорошо!»