Да, на всю жизнь запомнит Сергей эти душераздирающие рыдания и срывающийся на крик голос Сашки Бугаева:
– Брат! Брат!! Брат!!!
Будь ты проклята, война, во веки веков!
Глава 5
«Возгремел на небесах Господь,
И Всевышний дал глас Свой,
Град и угли огненные,
Пустил стрелы Свои и рассеял их,
Множество молний, и рассыпал их»
( Псалтырь. Псалом 17 )
– По машинам! Всем приготовиться для огневого удара!, – словно лезвием резанула ушные перепонки команда лейтенанта Шнайдера, исполнявшего в этой операции обязанности командира роты., – Быстрее, быстрее…Заряжайте боезаряд! Да шустрее, вы, черти!
Сергей понял, что прежде, чем рота войдет в кишлак, жидкоусый принял решение обстрелять с бронемашин засевших там душманов, чтобы как можно меньше подвергать опасности личный состав. Но ведь в кишлаке могут находиться ни в чем не повинные женщины, старики, дети… Это что же, всех разом под одну гребенку на тот свет?! Никитин содрогнулся, представляя себе новые растерзанные жертвы, но приказ командира – закон для подчиненного и его нужно беспрекословно выполнять, – так учили в доблестной Русской Армии. Все же Сергей решил сообщить Шнайдеру о вероятном нахождении в кишлаке мирных жителей, заметив при этом, что расстреливать в упор женщин и детей было бы невероятно жестоко.
– Жестоко?!, – взорвался жидкоусый лейтенант и в его глазах сверкнула искра злобы, – А ты это видел?, – он указал на сложенные в ряд трупы царандойцев и экипажа БМП, – Это не жестоко, а? И кого ты называешь «мирные жители»? Жен бандитов, которые то и дело ждут момента, чтобы размозжить с «БУР» твою глупую башку; или детей, подсыпающих яд в колодцы с водой перед приближением наших войск ?!…
Шнайдер внезапно замолчал и лишь по его щекам, играющими мускулами скул, было видно, что он находится в сильном эмоциональном возбуждении. Его лоб покрылся испариной и выпуклыми багровыми венами, пульсирующими венозной кровью. Несколько секунд офицер и солдат стояли молча, глядя друг другу в глаза, и когда Шнайдер заговорил снова, голос его стал более спокойный, – видимо лейтенант взял себя в руки.
– Это война, Никитин…А каждая война по своему жестока. И не время здесь, перед убитыми товарищами, говорить о милосердии. Мы – солдаты, нас учили воевать, а не раздавать сентиментальности…
– Вы знаете, товарищ лейтенант, – задумчиво произнес Никитин, – мне иногда кажется, что даже местное население не признает нас…Ненавидит… Может эта война чья то нелепая ошибка? Может не стоило вовсе вводить сюда войска, где каждое дерево, каждый камень испытывает к тебе ненависть, где…
– Хватит!, – резко оборвал откровения солдата жидкоусый, – Много больно знаешь, салага…Не нашего с тобой ума это дело… Есть Партия, есть правительство…Им виднее…Или в «особый отдел» захотел? А ну кру-у-гом! В машину бегом марш! Знаток…
Через минуту БМП нещадно палили по кишлаку и от этого над ним повис серо-коричневый, густой туман. Сергей не слышал предсмертных стонов и пронзительных криков стариков и женщин; не видел разорванные на куски детские тела и склонившихся над ними рыдающих обезумивших матерей, но всем своим телом, до последнего нерва, непредсказуемо остро чувствовал вину перед этими людьми, чья вина заключалась лишь в том, что они родились в этой несчастной, раздираемой войной, стране. Не перед душманами, нет. Они враги. И с ними надо бороться. А чем провинились эти женщины, убаюкивающие на руках своих младенцев; или дети, беззаботно играющие во дворе дома с самодельными тряпочными игрушками? Ужель тем, что являлись женами и детьми врагов?!
Едва стихли последние залпы башенных орудий и немного развеялось от пыли небо над расстрелянным кишлаком, мотострелковая рота ворвалась на еще дымящиеся от взрывов, искалеченные снарядами улицы.