Первое, что бросилось в глаза, был большой серый камень, из-за которого испуганно выглядывали головы женщин и стариков в чалмах. Одна женщина стояла на четвереньках, низко опустив голову, словно молилась Аллаху, прося у него защиты от огненного смерча. Но снаряды не подчиняются Богам… Так и осталась стоять она, сраженная осколками, в мертвой, сгорбленной позе, отдавая Богу свою последнюю дань…
Среди разорванных человеческих тел – парившего кровавого месива, – шли дети и старики: кто протягивал навстречу солдатам обрубки рук, с висячими на одних сухожилиях безжизненными, посиневшими кистями; кто держал на руках обезглавленные, изрытые осколками, тела родственников, не успевших спрятаться от обстрела… Возле полуразрушенного дувала стояла молодая женщина с грудным ребенком, запеленатым в цветастый платок. У женщины не было ноги. Точнее ступни. Вместо нее торчала оголенная почерневшая кость со следами бурых пятен крови. Женщина одной рукой упиралась на забор, другой же прижимала к себе маленькое, родное существо. Она что то кричала и крупные слезы катились по ее некогда красивому молодому лицу. Увидев это, Никитин схватил женщину на руки и в сердцах закричал, обращаясь скорее к себе, нежели к проходившим рядом бойцам:
– С кем же мы воюем, мужики?!! С кем?!!!
Подбежавший прапорщик Петренко с округленными, пьяными от наркотика глазами, рванул солдата за грудки, – не обращая внимания на плачущую женщину и младенца, – и злобно прошипел Сергею прямо в лицо:
– Ты шо, урод, панику разводишь! Быстро отдай ее санинструктору и марш прочесывать кишлак! Защитничек х…ев!
Обстрел зенитными орудиями натворил немало беды в кишлаке: тут и там стояли закопченные, полуразрушенные дома, глядящие пустыми глазницами окон на дымящиеся от взрывов снарядов искалеченные улицы; многочисленные виноградники – краса и гордость любого афганского кишлака – теперь, посеревшие от дыма и пыли, были безжалостно раздавлены обвалившимися кусками глиняных стен дувалов; во дворах, в предсмертных судорогах подыхали раненные овцы, собаки, куры… Где-то невдалеке слышались автоматные очереди и глухие хлопки гранатометов, – видимо не все душманы смогли уйти с осажденного кишлака в горы. Никитин бежал рука об руку с Володей Старовойтовым, который нещадно палил с автомата в разные стороны, словно за ним гнались, по меньшей мере, с полдюжины разъяренных «духов». Сергей не стрелял. Да и много ли настреляешь со снайперской винтовки, недавно выданной ему командиром в обмен на автомат. Зато теперь рядовой Никитин назывался звучно и по армейски романтично, – снайпер, – и очень гордился этим.
Возле одного дома, вход которого был завален обвалившейся крышей, ребята нос к носу столкнулись с Кабановым, волочившим за шаровары испуганного пожилого душмана, который мыча что-то непонятное на своем языке, отчаянно хватался руками за землю, оставляя пальцами на ней глубокие борозды.
– А, салаги…,– произнес сержант, увидев Никитина и Старовойтова, – очень, очень кстати… А ну, держите эту душманскую падлу – один за руки, другой за ноги, да покрепче… Сейчас казнить его будем.
С этими словами Кабан достал штык-нож и резко полосонул им по халату плененного им душмана.
– Знаете, чем отличается мерин от жеребца? – внезапно спросил Эдик у оторопелых солдат. И тут же сам ответил: – Мерин – это тот же жеребец, только кастрированный. Без яиц, значит. Так вот, с этого «духа» мы сейчас будем делать мерина. Понятно, салаги?
Сержант уже наклонился над жертвой, чтобы привести в исполнение свой страшный приговор, как вдруг во двор дома вбежал запыхавшийся лейтенант Шнайдер, размахивая пистолетом, словно дирижерской палочкой.
– Кабанов…Никитин…Старовойтов? Что вы тут делаете? – сходу бросил жидкоусый, оглядывая группу солдат. – А это еще кто такой? – он указал взглядом на лежащего в порванном халате, смертельно бледного душмана.
– Это… Мы это… «Духа» в плен взяли, товарищ лейтенант, – промямлил Кабан, спешно пряча в ножны штык-нож.
– Молодцы, ребята, – улыбнулся Шнайдер, глядя на поверженного врага. – Старовойтов, займитесь пленным, а вы, сержант, вместе с Никитиным, осмотрите крайние дома. Приказ ясен? Выполняйте! Только будьте осторожны, в домах могут прятаться душманы.
Эдичка шел разгневанный. Еще бы! Ведь ему помешали совершить желанный акт возмездия, от которого и на душе, может быть, полегчало бы. Так иногда бывает у садистов: места себе не находят, маются, теряют сон, аппетит – пока не найдут определенную жертву, над которой можно вдоволь поглумиться и потом, в конце концов подписать ей смертный приговор. Говорят, садизм – это болезнь и ее нужно лечить. Но замученных садистами людей уже не вылечишь никакими лекарствами. Пойдите, спросите у родственников потерпевших, куда нужно отправлять садистов: б больницу или на эшафот? Ответ, думается, будет однозначным.