Дом на окраине кишлака встретил солдат высокими стенами. Он почти не пострадал от бомбежки и от этого был более опасен, чем его собратья в центре. Никитин шел впереди, прижимаясь как можно ближе к дувалу. За ним следовал мрачный Кабанов, держа наперевес автомат с опущенным предохранителем. Вот и ворота. Они, как и ожидалось, заперты. Эдичка громко начал стучать прикладом, создавая вокруг себя такой грохот, что, если бы в доме находились душманы, то подумали бы о начавшемся новом артобстреле русских. Да и сами солдаты могли бы стать прекрасной мишенью для вражеского снайпера.
Через некоторое время ворота открыл дедушка – бабай с глубокими морщинами на старческом лице, но увидавши солдат в советской форме, попытался тут же ее закрыть, быстро, взволнованно повторяя:
– Душман нис…душман нис…
Но не тут то было! Сержант с силой оттолкнул старика от ворот и когда тот попытался вновь преградить путь в дом, хладнокровно, словно этим занимался всю жизнь, ударил металлическим торцом приклада бабаю в висок. Старик взвизгнул и округлив глаза медленно начал оседать на землю. Изо рта появилась тоненькая струйка крови…
– Ты что, гад, сделал?! – взорвался Никитин, потрясенный жестокостью сержанта, – Ты же убил его!
– Заткнись, – прошипел Кабан, – не твое собачье дело. Они нас, мы – их, понял? Он сам виноват, нечего было вставать на пути. А потом, кто его знает, может пульнул бы сзади нам в спины.
– Так он же безоружный, Эдик, дряхлый дед! Что он нам мог сделать?!
– Не распускай нюни, сопляк. Лучше пошли, осмотрим дом, – и развернувшись быстро зашагал к приоткрытой входной двери. Внезапно Сергею показалось, будто в пространстве между дверью и стеной промелькнула чья-то легкая тень. Видимо, Кабанов тоже это заметил, так, как настежь открыв ногой дверь начал нещадно палить по комнате. Когда дым немного рассеялся и пыль от глиняных стен улеглась, солдаты зашли внутрь помещения. В углу сидела молодая афганская девушка и с ужасом в глазах смотрела на вошедших в комнату непрошенных гостей. Черные, как смоль волосы ее были распущены, а легкое серое платьице едва-едва скрывало загорелую девичью грудь. С первого взгляда, девушке было лет девятнадцать – двадцать, но внимательно приглядевшись к детскому, остроносому лицу с большими нежными губами, понимаешь, что она еще по сути дела, ребенок. Но удивительней всего было то, что девушка не получила ни одной царапины, тем более ранения, хотя Кабан так дотошно обстреливал ее комнату. Воистину: рождена в рубашке!
– Кого я вижу? О, мадмуазель…– язвительно начал, придя в себя, чернявый сержант. – Как вас звать, солнце? Джоконда? Мона Лиза?… Или как нибудь еще?…Вот это действительно подарок Аллаха! Упускать такую возможность было бы идиотством, правда, Сергунчик? – он медленно начал подходить к испуганной девушке, а та, в свою очередь, плотнее прижималась к глиняной, в выбоинах от пуль, стене. – Сейчас мы поразвлекаемся, солнышко, – блажал Кабанов, тучей надвигаясь на беззащитное существо. – Подумать только, ни разу в жизни не трахал иностранок…А тем более азиаток…Говорят, они очень слабы на передок…Ну это не трудно проверить, так же, Серега?
Эдичка говорил, сопровождая свою речь пошлыми словечками, а Сергей все осознанней чувствовал, как жгучая ненависть к этому наглому, самодовольному, готовому пойти на любое, даже гнусное преступление, сержанту, быстро заполняет его душу. Неужели он, Серега, воспитанный в духе любви и сострадания к ближнему; вскормленный молоком матери, которая никогда не признавала насилия, будет спокойно смотреть, как этот, одурманенный от власти садист начнет измываться над невинной жертвой. А если бы вместо этой девушки была Наташка? Его Наташка?!
Никитин до боли в зубах сжал челюсти и когда Кабан попытался сорвать с девушки платье, громко передернул затвор винтовки, загнав патрон в патронник. Эдичка вздрогнул, словно от электрического тока, услышав знакомый каждому бойцу, металлический звук. По его лицу прошла испуганно-зловещая тень и, оставив девушку в покое, он медленно начал приближаться к нацелившему в него черный ствол СВД, солдату. Когда между ними оставалась пара шагов, Кабанов неожиданно остановился и произнес сдавленным голосом, глядя в упор на Никитина немигающими, полными ненависти и животного страха, глазами:
– Ты кого защищаешь, дурак? Их? Они же наших пацанов убивают, никого не жалеют! Ты вспомни Кольку Бугаева, Женьку Пефти…Их кто ни будь пожалел?