Спускались с гор молча. У всех было подавленное настроение. До боли ныло сердце. Еще бы! Предстояло идти в ущелье и собирать трупы своих ребят, которых каждый хорошо знал не только в лицо: с кем вместе ели, спали, несли боевое дежурство, мечтали о любви, вспоминали далеких родных и близких, любимых девчонок… И не удивительно, что у многих солдат на глазах блестели слезы, – слезы скорби и беспомощности что либо изменить. Внизу, у подножья скал, взвода уже ждали прибывшие полковые БМП, на которых, хотя бы там, где можно было проехать по узким тропам, предстояло добраться до трагического места гибели батальона.
Как только бойцы забрались в душный десант и тяжелые машины пехоты не спеша поползли по ущелью, к Никитину, вдруг, подсел Мишутка Пеньковский с какой-то нескрываемой тревогой в глазах.
– Послушай, Серега, – тихо промолвил он, слегка касаясь своей тоненькой рукой локтя друга, – Я хочу тебе сказать кое-что…, – и поймав взгляд Никитина, продолжил: – У меня такое чувство, словно что-то должно случиться…Со мной. Понимаешь? Что-то страшное, Серега…Наверное меня убьют, я чувствую…Вот, возьми на всякий случай тетрадку, тут мои песни – ты знаешь. Это самое дорогое, что у меня сейчас есть. Сохрани, если что…
– Мишка, глупый, ты чего городишь? Черт бестолковый! Хоронить себя собрался? Да мы с тобой жить будем до ста лет, вот увидишь! И никакая душманская блядь не посмеет тебя убить. Ты – поэт, музыкант, ты талантливый парень, а боги любят талантливых и не дадут им погибнуть. Точно говорю! Вот увидишь, когда закончится эта идиотская, никому не нужная война, ты будешь смеяться над своей минутной слабостью и, может быть, напишешь еще одну хорошую песню! А тетрадку я не возьму – зачем брать, чтобы потом снова вернуть тебе. Понятно, Мишка!?
– Понятно… Извини меня, Сергей… Это я так, нервы…, – Пеньковский низко опустил голову и уставился в пол. Больше он не оборонил ни слова, – и так тошно у всех на душе без его мнимых подозрений.
Когда бронемашины остановились, – дальше не пройти, слишком узкие тропы, – уже совсем стемнело и солдаты пошли к месту трагедии пешком, стараясь не потерять друг – друга из виду. Через пару десятков метров наткнулись на первый труп – труп офицера, командира четвертого взвода первой роты.
– Никому не прикасаться к убитым, пока не пройдет сапер, – трупы могут быть заминированы! – услышали солдаты голос старшего лейтенанта Иващука. И в ту же минуту, совсем рядом с Никитиным, прогремел взрыв… Раздался пронзительный, короткий крик, в котором Сергей уловил знакомый голос Миши Пеньковского. «Матерь Божья! Неужели Соловей?»,– пронеслось в голове солдата отчаянная мысль, но как бы то ни было, бросился к раненному бойцу. Это действительно оказался Мишка. Он, видимо, попытался поднять убитого сержанта, чтобы отнести к стоящим невдалеке коробочкам, не услышав предупреждения Иващука; а труп сержанта, к несчастью, оказался заминированным. Пеньковский полусидел– полулежал, схватившись руками за окровавленную грудь и громко стонал, глядя испуганными, полными невыносимого страдания, глазами на подбежавшего к нему товарища.
– Се…Серый… Я же говорил… Я чувствовал, Серега… Но я не хочу умирать… Я не хочу…, – хрипел Пеньковский, хватаясь руками то за разорванную миной грудь, то за гимнастерку Никитина.
– Потерпи, браток, потерпи родной, – умолял раненного бойца Сергей, – Как же тебя так угораздило, Господи!? – и повернувшись, что было сил закричал в темноту:
– Санитара сюда, срочно!
Но спасти солдата было уже невозможно… Несколько раз судорожно дернувшись, рядовой Михаил Пеньковский скончался… Когда подоспевшие товарищи взяли на руки тело бойца, из окровавленной гимнастерки выпала толстая тетрадка в зеленой обложке. Никитин поднял ее и положил за пазуху.
А в это время остальные бойцы подбирали трупы своих сослуживцев, предварительно проверенных саперами. Убитых клали на коробочки штабелями, перетягивали веревками и везли по ущелью на площадку, где мог бы сесть вертолет. На площадке складывали трупы в ряд: офицеров отдельно, прапорщиков отдельно, солдат отдельно. В вертолет ложили по двенадцать человек… Один убитый солдат – Олег Еловец с третьего взвода, водитель-механик коробочки, сидел за АГС, безжизненно свесив голову на грудь. Пуля вошла ему в лоб, смертельно ранив. Так он и остался сидеть, даже мертвый не выпуская из рук гранатомет. В ущелье было холодно, тело закоченело и Никитину, с подошедшим на помощь Сашкой Бугаевым, пришлось нести его к коробочкам так и не распрямив.