Нет, не на таких нарвались «деды», пытаясь расправиться с братьями Бугаевыми. Итог: у двух «дедушек» перелом ключицы; у одного вывернута ступня; остальные отделались внушительными синяками и ссадинами, – отнюдь не украшающими их «мужественные лица». Все… Больше к братьям старослужащие не обращались за помощью, а тот, наглый «дембель», приказавший «пошестерить» и вовсе затих, словно и нет его в расположении.
Бугаевы быстро завоевали симпатии окружающих и Сергей, понятно, был доволен своими новыми знакомыми.
Миша Пеньковский, – шабутной, темноглазый весельчак, к тому же превосходно играющий на гитаре, где-то раздобытой в соседнем пустующем кишлаке, – сразу стал «своим парнем», душой коллектива. Он знал много разных песен, в том числе армейских, что послужило пристальным вниманием к нему со стороны «дембелей» и теперь в его прямые обязанности входило убаюкивать на сон грядущий «дедушек» Советской Армии. Впоследствии, Никитин знал наизусть почти все его песни, которые негромко, сонным голосом, перебирая задубевшими пальцами уже ненавистные струны гитары, исполнял Пеньковский, сидя на койке какого то «дембеля», который растянувшись, сладко посапывал под звуки аккордов. Во мраке палатки почти каждый вечер, после отбоя, Мишутка Соловей, – как шутливо называли его сослуживцы, – тянул протяжным скрипучим голосом:
– Мы сегодня до зари встанем, на зарядку побежим строем,
Нас уже и так осталось мало, вот, сегодня, не поднялись трое…
Бьют дождинки по груди впалой, а начальству все равно мало…
А на окнах не решетки, а рамы, все равно я, как в тюрьме, мама.
– А в столовой еда пахнет хлоркою,
Кто то в бане примерз у стены,
Просыпаемся мы, – и грохочет над полночью,-
– Рота подъем!, – дикий голос жлоба старшены…
– Я сегодня до зари встану, посмотрю на старшину, лягу…
Что-то с сердцем у меня стало, впереди еще подъем, мама…
Обещает быть весна ранней, только я не доживу, знаю,
Нас уже и так осталось мало, да и те, поди, помрут к маю…
Кстати сказать, Пеньковский не ограничивался старыми, уже будучи популярными в армейской среде, песнями (хотя знал их очень много, еще с «гражданки»), которые настойчиво требовали исполнить «деды», иногда в наркотическом дурмане подпевая гитаристу заплетающимися языками. Нет. Он пел песни и собственного сочинения, никому ранее не известные.
Вообще-то Мишка был талантливым парнем не только в музыке, но и в поэзии. Он сочинял прекрасные стихи про любовь, верность и дружбу; про Афган со всеми его ужасами бытия; про далекую Родину и голубоглазую сельскую девчонку, которая ждет своего возлюбленного солдата домой. Он никогда не расставался с тетрадкой в зеленой, потертой обложке, куда заносил своим размашистым почерком новые поэтические мысли. Даже идя на боевые выходы, Мишка брал ее с собой и, если позволяло время и приходило вдохновение, писал незамысловатые по содержанию, но доходящие до самого сердца каждого солдата, стихи. Естественно, закончив очередное сочинение, Пеньковский тут же брал гитару и подбирал к стихам музыку. Потом новую песню оценивали и обсуждали «дедушки», которым Мишутка, без явного удовольствия, до полуночи, давал «эстрадный концерт».
Глава 3
«Или, как может кто войти в дом сильного
И расхитить вещи его, если прежде
Не свяжет сильного? И тогда расхитит
Дом его»
( Евангелие от Матфея )
За несколько дней, пока благоустраивали городок, Сергей ближе познакомился со многими солдатами своей недавно сформированной роты: «молодыми», «черпаками», «дедами»… В кругу его знакомых оказались ребята разных национальностей и даже в палатке, где жили взводом, можно было насчитать чуть ли не все пятнадцать братских республик нашей огромной страны под названием СССР.
Братья Бугаевы и Мишутка «Соловей» попали вместе с Никитиным в один взвод, которым командовал лейтенант с немецкой фамилией Шнайдер. Тот самый, жидкоусый офицер, как окрестил его Сергей при первой встрече в десанте БМП. Лейтенант сразу же не понравился Сергею; а тут, в лагере, находясь в подчинении у него вот уже несколько дней, совсем невзлюбил жидкоусого. Дело в том, что лейтенант всячески поддерживал «дембелей» на счет «воспитания» молодых солдат и иногда с издевкой говаривал: «Плох тот «салага», который не испытывал за службу кулака «деда». Он никогда не ночевал в палатке, – всегда уходил отдыхать в «модуль», – предоставляя «дембелям» полную свободу в занятиях «вечерней гимнастикой» с «молодыми». Старшине роты – прапорщику Петренко, – было абсолютно все равно, есть ли дедовщина среди личного состава, или нет. Главное – что бы «шестерки» вовремя доставали наркотик, а там, – хоть потоп! Иногда в порыве наркотической злобы, он лично избивал одного из своих «шестерок» за мнимую недоставку зелья, иди за неудачный обмен стрелянных гильз от снарядов на «афгани» у местного населения. Кстати, обмен гильзами на афганские деньги – довольно частое явление, встречающееся повсеместно, где стоят советские воинские части. За вырученные от обмена «афгани», солдаты покупают в дуканах сигареты, конфеты, шмотки разные импортные, подарки для дома. Но в пустующих кишлаках, оставленных душманами, дуканы, с их изобилием товара, могут оказаться заминированными, – и смерть тем ребятам, кто позарится на их разноцветные витрины.