Никитин, изнемогая от жары, доходящей до пятидесятиградусной отметки, обливаясь потом, сооружал СПС, как внезапно его окликнул Альгис Муляускас, – латыш – «черпак» из одного взвода, по кличке «Муля». Толстая, розовая физиономия «Мули» выражала какую – то зловещую иронию, а весь вид латыша показывал, что он пришел сообщить Сергею важную новость. Жестом указав Никитину следовать за ним, «Муля» зашел за палатку. Когда взгляды двух солдат встретились, Альгис, положив руку на плечо собеседника, негромко, язвительно начал:
– Значит так, Серега… Совет старейшин нашего взвода решил взять шефство над вами, «салагами», закрепив каждого за определенными «дембелями». Мне поручили сообщить , что ты закреплен за сержантом Кабановым, как земля за колхозом. Так, что теперь Эдичка – твой непосредственный «шеф». Только он может решать – казнить тебя или миловать. Ты знаешь, Сережка, это даже лучше, – больше ни один старослужащий не в праве тебе что-то приказывать делать, – ты подчиняешься только Кабанову. Ну а у остальных «дедов», как ты, надеюсь, понял, будут свои «подшефные». И еще…, – «Муля» на секунду замолчал, потом тихонько, уже совсем другим тоном, добавил, – С Кабановым лучше живи мирно, не вы…ся, иначе он тебе житья не даст. Я знаю его давно, – еще с Союза. Будучи «дедом», он загонял одного «молодого», в общем хорошего парня, что-то сказавшему поперек него…Так вот, это «молодой» застрелился в караульном помещении, будучи дневальным по роте…
Весь оставшийся день Никитин провел со странным неприятным трепетом в душе, – то ли от слов Муляускаса, то ли от чувства собственного бессилия. Быть «шестеркой», ох, как не хотелось, но и постоянно получать по роже от старослужащих тоже было мало приятного. Все же Сергей решил довериться судьбе и приготовился после отбоя предстать пред ясные очи своего нового «шефа».
После полного благоустройства военного городка, хозяйственная жизнь полка сменилась нелегкой армейской службой. Начались тактические занятия, цель которых – научится правильно и быстро ориентироваться на местности; уметь вести боевые действия в кишлаках: выстраиваться «цепочкой», проходить улицы, дувалы, наводить «кипишь» в домах, где, якобы, засели вооруженные душманы. На операции ходили в близлежащие полуразрушенные кишлаки, покинутые местным населением. В некоторых из них все же оставались люди: немощные, высушенные старики – бабаи, которым было уже все равно, где дожидаться приглашения Аллаха в свою небесную обитель. Они отрешенно смотрели выцвевшими пустыми глазами на бравых солдат в советской военной форме, которые с воплями, улюлюканием и победоносными криками вламывались в глиняные, рябые от автоматных выбоин дома, и начинали производить «шмон». Офицеры приказывали искать припрятанное душманами оружие, но так, как солдаты были не слишком подчиненные приказам командиров, они «шмонали» все. Брали яйца, орехи, конфеты, сахар, мыло, зубные пасты, лезвия для бритв, – в общем все, что осталось от бывших жителей кишлака, так необходимого солдатам, а тем более тем, кому вот – вот предстоит демобилизация домой.
Никитин, под четким руководством Кабанова, вламывался в дома и выносил оттуда «дембелю» подарки. Сам Эдичка в дома не заходил, – боялся, а вдруг заминирован порог, двери или что-нибудь еще. Чего доброго можно к концу службы подорваться к чертям собачьим на мине – ловушке! А ведь такое часто бывало. Например, заходят солдаты в какой-нибудь пустой кишлак, открывают дверь дома, – и мгновенно срабатывает взрывной механизм. Мина – ловушка хладнокровно ложит за мертво несколько наших ребят.
В одном доме, к которому подошли Сергей с Кабановым, двери были на замке. Двухэтажное, шикарное глиняное сооружение указывало, что некогда здесь жила зажиточная семья. Огромный виноградник, свесившийся с дувала, создавал приятную теневую прохладу. Небольшие, сарайного типа постройки, свидетельствовали о наличии у бывших хозяев скота. Естественно, сейчас они были пусты и только легкий ветерок играл с открытыми деревянными калитками.