Он продолжал меня напрягать и говорить, как я оборзел. Надо призвать его «командирскую совесть» к ответу.
— Слушай, если мне будет плохо, то отправят в местный госпиталь.
— Прекрасно! За 60 километров отсюда, — подмигнул Батыров.
Блин, он ещё и шутить может!
— Неважно — 60 или 200 километров. Я же в рапорте напишу, что встретил командира звена, обратился к нему за помощью, но он торопился со своей сумочкой домой…
— Прекрати! Ладно, пошли. А то и, правда, тут упадёшь.
Продолжая скрипеть по снегу, мы вышли на одну из трёх основных улиц Соколовки. Батыров продолжал ворчливо поносить меня и вежливо здороваться с проходящими женщинами и военными. Я от него не отставал, хотя никого из людей не знал.
В городке обнаружил и Военторг, на крыльце которого «охлаждалась» приятного вида пышечка, закутавшись в меховую куртку с эмблемой Военно-воздушных сил на левом рукаве.
Думал, такие позже появятся.
— Сашка, сказали, что ты насмерть убился. Живой! Дай я тебя расцелую, — весело крикнула мне с крыльца женщина.
Невероятно! Сама простота!
— Не торопитесь, Галина Петровна, — на автомате выдал я.
— Со мной тоже всё хорошо Галина Петровна, — сказал Димон.
— А ты Батыров, когда долг принесёшь? — стала возмущаться работница Военторга.
— Петровна, сейчас пока не могу, — разволновался Димон.
— Вот ты засранец! А ещё повысили его. С магазина вон тащит сколько…
Так и поносили Батырова. Обещали небесные кары и праведный гнев начальника тыла полка. Шагу мы прибавили.
— Вот как так⁈ Я десятку торчу, а ты просто так через неё апельсины получаешь. Чем я хуже?
И правда! Есть, видимо, в Клюковкине природное обаяние, которым он пользовался.
— Просто я красивый, мужественный, умный. Я люблю женщин, а они любят меня, — спокойно отвечаю, когда мы подходим к одному из подъездов трёхэтажного дома.
Тут память снова сработала. У Клюковкина квартира на втором этаже. Я пошарил в карманах и нашёл ключи.
— Чего стоишь? Пойдём, — сказал Батыров, направляясь в подъезд.
— Да тут я уже сам. Спасибо, Димон.
— Издеваешься⁈ Я вообще-то напротив тебя живу.
Ну точно, засранец! Живёт в одном доме и, даже, подъезде и проводить не хотел.
— Чего тогда ломался?
— Ещё я с тобой не ходил домой вместе, — фыркнул Батыров и пошёл, задрав к верху нос.
Во фазан! Мне казалось, в Союзе как-то более тщательно подходили к назначению командиров. Как Батыров смог пролезть, мне непонятно.
Поднялся по лестнице. Не сразу получилось открыть входную дверь. Как обычно, нужен определённый подход к открытию. Чуть потянуть дверь на себя, приподнять, провернуть один раз, и только потом всё откроется.
В квартире совсем всё печально. Мало того что холодно, так ещё и не убрано. Пыль на старинном комоде. Из дивана-книжки торчит пружина, порвавшая простыню. Стол на кухне стоит с поломанной ножкой, а плита совсем загажена. Что он выливал на неё непонятно.
Я подошёл к шкафу. Одежда сложена аккуратно, а на верхней полке голубая папка с надписью «Папка для бумаг». В ней были все документы Клюковкина.
Зелёная книжка — «Свидетельство о рождении». С некоторым волнением открыв её, обнаружил, что в графе отец стоит прочерк. В углу штамп о повторной выдаче. Мать записана, но тут же я нашёл и её «Справка о смерти». Умерла она через год после его рождения.
— И этот сирота, — сказал я.
Мне не привыкать. Мой детдом был для меня семьёй. Видимо, и у Клюковкина так же.
Диплом об окончании училища, аттестат и несколько фотографий из школы и лётной практики с однокашниками.
В шкафу я обнаружил очень даже неплохую одежду. Куртка «Аляска», джинсы, в двух коробках с красно-синей этикеткой стоят кроссовки и ботинки «Цебо». Чехословацкое изделие, как указано на коробке, дефицит в эти годы. Где только успел их Клюковкин достать.
Я снял с себя верхнюю одежду и остался в нательном белье. Стало очень даже зябко. Обнаруженный в комнате термометр показывал 19°.
Подошёл к накренённому зеркалу в прихожей. Смотрю и диву даюсь. Здоровый и взрослый парень, а довёл себя до такого ракового положения.
— И с такими успехами, ты, Клюковкин, в Афган попросился? Сдохнуть хотел? Романтика? — выговорился я, продолжая смотреть в серо-зелёные глаза моего нового тела.
Лётную книжку я видел. Отзывы о его работе слышал. Если уж нет другого выбора, то придётся пройти ещё одну войну. Без неба, чувства управления винтокрылой машиной, ощущения висения в самых неудобных положениях и осознания того, что ты можешь спасать людей, я себя не представляю.