Вертолёт в этот момент висел, слегка качаясь вниз-вверх.
— Круто! — сказал Дэнчик.
Минуту провисев, мой лётчик-оператор приземлил вертолёт, и мы начали выключаться.
Уже совсем стемнело. Техники освещают вертолёт с помощью фонариков, а я не тороплюсь выходить из кабины.
— Саныч? — спросил Денис, спрыгнув на поверхность площадки.
— Немного посижу, — ответил я, снимая шлем.
Задумавшись о чём-то вечном и неизвестном, я посматривал вокруг. Непроглядная темнота. Тишина, прерываемая разговорами техсостава. Где-то вдали слышны разрывы, а в воздухе стоит запах керосина.
В промежутках между лесопосадками на горизонте появились мощные яркие вспышки.
— Выход! — прозвучал крик одного из техников.
Обстрел!
Одним движением я успел отстегнуть себя от кресла, чтобы выпрыгнуть из кабины. Мощный удар, а потом ещё.
Чувствую, как меня что-то обжигает. По телу тут же бежит даже не холод, а мороз. Ног уже не чувствую.
Какие-то крики вокруг, а во рту солёный привкус. И через секунду — темнота.
Прихожу в себя тяжело. Голова раскалывается. Дышать больно. По ягодицами пробежал холод, а на губах что-то мокрое. И голова… мёрзнет.
— Саня! Сашка! — слышу я незнакомый голос, но глаза открыть не получается.
Мне кажется, что на лице у меня лёд, а ветер задувает в ухо. Открываю глаза, но пока только белая пелена.
— Санёчек! Родной! Как же так⁈ — слышу причитающий голос рядом с собой.
Вроде начинаю возвращаться в реальный мир. Изображение настроено. Один глаз не видит. Будто я лежу в снегу. Какой же может быть снег, если сейчас лето и грязь⁈ Она и пахнет по-другому.
Второй глаз даёт понять, что мир вокруг переменился. Нет, вертолёт и здесь есть. Только это Ми-8. Такой расцветки не припомню в нашем полку. Да и вообще это старая модификация. Вон, рулевой винт справа!
Он лежит на боку, вокруг него пляшет и вздыхает мужик в старом зимнем обмундировании. Такое я даже в училище не застал. А самое интересное, на улице день!
Вроде не сильно и повреждён вертолёт. Стойки подломаны, пара лопастей смяты, и блистер сброшен со стороны лётчика-штурмана. Но ничего не горит. Запаха керосина нет. Грубая посадка, ничего больше.
Пока я пытался понять, кто это ходит возле вертолёта, ко мне подошёл ещё один человек.
— Саня, ну ты как⁈ Мы думали тебе хана. Тебя вон выбросило метров на 30 из кабины.
Надо мной встал парень в чёрном зимнем шлемофоне с разбитым носом. Руки у него дрожат, хоть он ими и пытался меня осмотреть.
— Так понятно же. Взрыв какой был, — прокряхтел я, усаживаясь на землю. — А ты кто?
— Да не было взрыва и хорошо. Так хоть есть шанс нам отписаться. Бортовой говорит, что вертолёт восстановлению подлежит.
Отчего отписаться? Теперь ещё и обстрел нам в вину поставят⁈
— Ты кто, воин? — повторил я вопрос.
Начал себя ощупывать. Я тоже в лётном обмундировании старого образца. Шлемофона на голове нет, но на шее ларингофон закреплён. Что за «старая школа»?
А ещё шишка на голове такая, будто у меня мозг перестал помещаться. Как я вообще мог вылететь из кабины?
— Слушай, ну ты был придурок, но не думал, что из-за удара головой рассудок потеряешь, — покачал он головой.
— Кто придурок⁈ — возмутился я, вскочил на ноги и схватил за грудки парня.
— Совсем уже страх потерял⁈ На своего командира звена руку поднимаешь? — возмутился парень, крича на меня и не сдерживая свой поток слюней.
— Какой мой командир⁈ Что тут происходит⁈ — крикнул я.
— Дима я! Старший лейтенант Батыров! Тебя ко мне, дурака, определили! А мы с тобой вертолёт посреди леса разложили!
Я оглянулся по сторонам.
Вокруг как-то всё слишком мирно. Белый снег, яркое солнце слепит в глаза. Я на какой-то большой поляне в лесу. И форма не та, в которой… умирал. А я именно умирал!
— Здраво я головой приложился, Димон. А когда снег выпал?
— Я не люблю, когда меня Димоном…
— Громкость убавь, Димон. Когда снег выпал? — повторил я.
— Уже три месяца лежит. Надоело лопатой работать на стоянке. Ты вообще помнишь, что произошло?
— Вертолёт взорвался… вроде. Летел я куда-то. Остальное в тумане всё, — ответил я, взяв снег и приложив его к шишке. — А чё на тебе такая форма? И где оружие?
— Мда, ну ты Клюковкин и шандарахнулся, — посмеялся Дима. — Что Советская Родина дала, то и ношу.
— А в каком году тебе форму выдали?
— Как в каком? В этом. В 1980 м.
Стойко перевариваю услышанное, сидя задницей в снегу. Проверяю нагрудные карманы. Нахожу удостоверение личности и читаю, как меня зовут: Клюковкин Александр Александрович, 1957 года рождения.