Что до меня, то я позову обоих, — сказал он.
Ты не говори мне «обоих», — возразил я, — а скажи, кого предпочтешь ты в первую очередь?
Вне всяких сомнений, — ответил он, — предпочтительнее прежде всего пригласить врача.
— Ну, а на корабле в бурю кому доверишься ты сам со всем, что при тебе, — кормчему или философу?
— Да уж, конечно, кормчему.
— Так и во всем остальном — покуда есть знаток своего дела, от философа пользы нет.
Очевидно, так, — сказал он.
— Выходит, философ для нас бесполезен? Ведь у нас, я полагаю, есть ремесленники. Но мы договорились, что добрые и благородные люди полезны, а дурные — бесполезны. Не так ли?
Ему пришлось согласиться.
— Так мне, пожалуй, больше не о чем тебя и спрашивать? Кажется, и неотесанный чурбан оставил бы тут вопросы.
— Спрашивай, о чем угодно.
— Да ведь я хлопочу только о том, чтобы вспомнить наш прежний уговор. Дело вот в чем: мы договорились, что философия — это нечто прекрасное, что сами мы — философы, а философы — люди благородные, а благородные — полезные, тогда как дурные — бесполезны. Затем мы признали, что пока существуют демиурги, от философов нет пользы, а демиурги есть всегда. Или здесь мы не пришли к согласию?
Пришли, разумеется, — сказал он.
— Итак, мы согласны, как видно из твоих же слов, что если философствовать — значит быть сведущим в ремеслах — в той мере, в какой ты говоришь, — то получается, что философы — люди дурные и бесполезные, пока у людей есть ремесла. Но все это, друг мой, обстоит далеко не так и не дело философии радеть об искусствах, проводить жизнь в хлопотах и в суете, и в многоучености; она — в чем-то ином, наверное, ибо все то я полагаю недостойным философа и ревнителей искусств следует называть ремесленниками.
Чтобы нам яснее рассмотреть, правду ли я говорю, ответь на такой вопрос: кто знает, как правильно укрощать коней? Те ли, кто делает их лучше, или другие?
— Те, что лучше.
— Ну а собак те ли умеют правильно приручать, кто знает, как их сделать лучше?
— Да, те.
— Стало быть, это одно искусство — правильно приручать и делать лучшими?
— По-моему, да, — сказал он.
— И не то ли искусство, которое делает лучшими и правильно укрощает, знает также, что полезно, что дурно, или тут нужно какое-то другое?
То же самое, — сказал он.
— Итак, готов ли ты согласиться, что и людей делает лучшими то же самое искусство, какое правильно управляется с ними и распознает л1одсй полезных и дурных? Разумеется, готов, — сказал он.
— А то искусство, что делает лучшим одного, делает то же самое со многими, равно как многих делающее лучшими справится и с одним?
— Да.
— С копями и всем прочим дело обстоит так же?
— Готов подтвердить.
— Что же это за наука, которая правильно управляется с теми, кто бесчинствует в городе и преступает законы? Законоведение, не так ли?
— Так.
— А справедливостью ты назовешь что-нибудь другое или то же самое?
— Нет, то же самое.
— И она же есть искусство правильно управляться с людьми, а также распознавать полезных и дурных?
— Она.
— А кто знает одного, будет знать и многих?
— Да.
— А кто не знает многих, тот не будет знать и одного?
— Готов подтвердить.
— Значит, если бы конь не знал, какие кони полезны, а какие дурны, он не знал бы и самого себя, каков он?
— Готов подтвердить.
— А если бык не знает, какие быки дурные, а какие полезные, то он не знает и каков он сам?
— Да, — сказал он.
— Так же и собака?
— Согласен.
— Ну, а когда какой-нибудь человек не знает, кто из людей полезен, а кто дурен, то и он не знает себя самого, полезен он или дурен, будучи и сам человеком?
— Допустим.
— Не знать же самого себя — значит ли это быть в здравом уме или нет?
— Думаю, что нет.
— Следовательно, быть в здравом уме — значит знать самого себя?
— Готов подтвердить.
— Тогда, очевидно, и надпись в Дельфах приказывает упражняться в здравомыслии и справедливости?
— Очевидно.
— Но тем самым мы узнаём искусство правильно управляться с людьми?
— Я бы сказал, да.
— А то искусство, пользуясь которым, мы умеем управляться с людьми, есть справедливость, то же, что помогает распознавать и самого себя и других, есть благоразумие, не так ли?
— Похоже, что так.
— Стало быть, справедливость и здравомыслие одно и то же?
— Очевидно.