– Трамах никогда не собирался на охоту, – бесстрастно продолжил Гераклес. – По моей версии, он собирался обо всём рассказать. Вероятно, Менехм… и мне хочется думать, что это был именно Менехм… назначил ему в тот день встречу на окраине Города, чтобы как-то с ним договориться. Завязался спор… и, возможно, драка. А быть может, Менехм заранее решил заставить Трамаха молчать самым жестоким способом. Затем, по случайности, волки уничтожили все доказательства. Но опять же, всё это только гипотеза…
– Верно, потому что Трамах мог просто спать, когда его нашли волки, – заметил Диагор.
Гераклес покачал головой.
– Спящий человек может проснуться и защититься… Нет, не думаю: судя по ранам, Трамах не защищался. Волки нашли недвижное тело.
– А может быть…
– …он потерял сознание по какой-то другой причине, да? Вначале я так и думал, поэтому и не хотел раскрывать тебе свои подозрения. Но если это так, почему после смерти друга Анфис и Эвний стали бояться? Анфис даже решался покинуть Афины…
– Может, они боятся, что мы раскроем их двойную жизнь.
Гераклес возразил сразу, будто досконально изучил уже все возможные возражения Диагора:
– Ты забываешь об одной детали: если они так боятся, что их секрет раскроют, почему продолжают всё это делать? Я не отрицаю, что их беспокоит, что об их тайне узнают, но думаю, что гораздо больше беспокоит их Менехм… Я уже говорил тебе, что навел о нем справки. Это человек гневливый и жестокий, обладающий, несмотря на свою худобу, необыкновенной физической силой. Быть может, теперь Анфис и Эвний знают, на что он способен, и боятся.
Философ закрыл глаза и сжал губы. Его душил гнев.
– Этот… проклятый, – пробормотал он. – Что ты предлагаешь? Публично обвинить его?
– Пока нет. Сначала нам надо проверить, насколько все они виновны. Потом узнать, что же точно случилось с Трамахом. И в конце концов… – Странное выражение появилось на лице Гераклеса. – Самое главное: надеяться, что то неприятное ощущение, которое роится у меня внутри с того момента, как я принял работу, ощущение, будто за моими мыслями следит гигантский глаз, обманчиво…
– Что за ощущение?
Затерянный в ночи взгляд Гераклеса был непроницаем. Помолчав, он медленно ответил:
– Ощущение, что я впервые в жизни полностью ошибаюсь.[46]
Вот оно – его глаза различили его в темноте, он без устали настороженно выслеживал его в тусклых каменных витках пещеры. Вне всяких сомнений, это снова было оно. Он, как и раньше, узнал его по звуку: глухое биение, будто удары затянутых кожей кулаков борца, равномерно стучавшие в его голове. Но не это главное. Бессмысленным, неподдающимся логике было парящее присутствие руки, с силой сжимавшей внутренность, которое его рациональный взгляд отказывался принять. Ему нужно было смотреть туда, за плечо. Но почему именно там сгущались тени? Прочь мрак! Необходимо было узнать, что прячется в этом сгустке черноты, что за тело, что за изображение. Он приблизился и протянул руку… Удары усилились. Оглушенный, он резко проснулся… и с недоумением услышал, что удары продолжаются.
Кто-то сильно колотил в двери его дома.
– Что?…
Это был не сон: в дверь настойчиво стучали. Он на ощупь нашел аккуратно свернутый на стуле около ложа плащ. Сквозь тонкую царапину окошка спальни еле-еле просачивался выслеживающий взгляд Зари. Когда он вышел в коридор, к нему подплыло состоявшее из одних черных отверстий глаз овальное лицо.
– Понсика, открой дверь!.. – сказал он.
Сначала его обеспокоило, что она не отвечает… но это просто глупо. «Зевса ради, я совсем сплю: Понсика ведь не может говорить». Рабыня нервно жестикулировала правой рукой, в левой она держала масляную лампу.
– Что?… Страшно?… Тебе страшно?… Не дури!.. Надо открыть дверь!
Ворча, он оттолкнул девушку и направился в сени. Снова послышались удары. Света не было – он вспомнил, что единственная лампа была у нее, – так что, когда он отворил двери, ужасный сон, который снился ему всего несколько мгновений назад, так похожий на сон прошлой ночью, коснулся его памяти так же, как паутина касается неосторожных глаз того, кто, не следя за своими шагами, пробирается вперед в темноте старого дома. Но на пороге его не ожидала рука, сжимающая трепещущее сердце, там был лишь силуэт человека. Появившаяся почти в тот же миг Понсика с лампой осветила его лицо: средних лет, внимательно следящие за веем слезящиеся глаза, серый плащ раба.
46
В этой последней части постоянно повторяются слова «глаза» и «следить», которые соотносятся со стихами, которые автор вкладывает в уста Хора: «За тобой следят». Таким образом, эйдезис в этой главе двойной: с одной стороны, продолжаются подвиги Геракла и образ стимфальских птиц; с другой – речь идет о «Переводчике» и «следящих глазах». Что это значит? «Переводчик» должен за чем-то «следить»? Кто-то «следит» за «Переводчиком»? Завтра меня примет у себя Аристид, эрудированный товарищ Монтала.