Выражение лица Менехма было непроницаемым. Можно было подумать, что он улыбается, но взгляд его был мрачен. Не говоря ни слова, он медленно повернулся к мрамору, спиной к Гераклесу, и снова начал бить по нему размеренными ударами. Потом он заговорил, и голос его звучал насмешливо:
– О, рассуждение! О, как чудесно рассуждение и как тонко! – Он сдавленно рассмеялся. – Я обвинен из-за силлогизма! Более того: из-за того, что мой дом недалеко от участка горшечников. – Продолжая ваять, он медленно покачал головой и снова усмехнулся, как будто скульптура или сама работа его казались ему смехотворными. – Вот как теперь строим истину мы, афиняне: говорим о расстояниях, подсчитываем чувства, рассуждаем о фактах!..
– Менехм… – мягко проговорил Гераклес.
Но художник продолжал:
– В грядущие годы скажут, что Менехма обвинили из-за расстояния, из-за длины!.. Теперь все следует канону, я ведь уже говорил! Даже правосудие теперь всего лишь вопрос расстояния…
– Менехм, – так же мягко повторил Гераклес. – Откуда ты знал, что тело Эвния нашли на участке гончаров? Я этого не говорил.
Диагор поразился бурной реакции скульптора: он повернулся к Гераклесу, выпучив глаза, будто бы тот был неожиданно обретшей жизнь толстой Галатеей, На мгновение он онемел. Затем, собрав остатки голоса, воскликнул:
– Ты с ума сошел? Об этом все говорят!.. На что ты намекаешь?…
Гераклес опять вооружился самым скромным, извиняющимся тоном:
– Ничего, не волнуйся, это часть моего рассуждения о расстоянии.
А потом, почесав свою вытянутую голову, словно припомнив, добавил:
– Вот только не пойму, любезный Менехм, почему тебя разгневало только мое рассуждение о расстоянии, а не предположение, что кто-то убил Эвния… Зевса ради, это гораздо более нелепая мысль, и уж о ней-то точно никто не говорит, однако, похоже, ты сразу ее признал, как только я высказал ее. Ты начал высмеивать мое рассуждение о расстоянии, но не спросил: «Гераклес, почему ты так уверен в том, что Эвния убили?» Правда, Менехм, я не пойму.
Диагору было ничуть не жаль Менехма, несмотря на то, что он видел, как безжалостные выводы Разгадывателя все больше и больше повергают его в абсолютное смятение, загоняя в ловушку собственных исступленных речей, подобно тому, как (по словам некоторых путешественников, с которыми он говорил) озера гнили быстрее поглатывают тех, кто пытается спастись, барахтаясь и брыкаясь. В последовавшей плотной тишине ему захотелось добавить что-нибудь в насмешку, чтобы подчеркнуть одержанную над этой тварью победу. И с циничной усмешкой он сказал:
– Над красивой скульптурой работаешь, Менехм. Кто это?
На мгновение ему показалось, что ответа не будет. Но потом он заметил, что Менехм ухмыляется, и это обеспокоило его.
– Она называется «Переводчик». Человек, который пытается разгадать тайну написанного на другом языке текста, не отдавая себе отчета в том, что слова ведут лишь к новым словам, а мысли – к новым мыслям, Истина же остается непостижимой. Правда хорошее сравнение, ведь это делаем все мы?
Диагор не очень хорошо понял, что хотел сказать скульптор, но, не желая остаться в проигрыше, добавил:
– Очень интересная фигура. Что на ней за одежда? Она не похожа на греческую…
Менехм промолчал. Он смотрел на свое творение и улыбался.
– Можно мне посмотреть поближе?
– Да, – ответил Менехм.
Философ подошел к помосту и поднялся по одной из лестниц. Его шаги загремели по грязным доскам. Он подошел к статуе и вгляделся в ее профиль.
Мраморный человек, согнувшийся над столом, держал большим и указательным пальцами тонкое перо; со всех сторон его теснили свитки папируса. «Что это за одежда?» – задумался Диагор. Какой-то очень приталенный плащ… Явно чужеземные одежды. Он пригляделся к склоненной шее, выдающимся первым позвонкам – следует признать, изваяно хорошо, – к крупным прядям волос по обе стороны головы, к ушам с толстыми нелепыми мочками…
Лица он еще не видел: голова фигуры была слишком наклонена. Диагор тоже пригнулся и разглядел заметные залысины над висками, преждевременно обнажившиеся проплешины на голове… В то же время он не мог не залюбоваться его руками, худыми, исчерченными венами; правая держала черенок пера; левая покоилась ладонью вниз, придерживая пергамент, на котором он писал, на среднем пальце красовалось кольцо с выгравированным кругом на печати. Рядом с этой рукой лежал развернутый свиток папируса: наверняка это оригинал. Человек писал перевод на пергаменте. Даже написанные на нем буквы были вырезаны чисто и мастерски! Диагор с любопытством нагнулся через плечо фигуры и прочитал якобы только что «переведенные» слова. Он не знал, что они означают. Написано было: