– И я избрала его, когда ты избрал Хагесикору, потому что мои родители навязали мне его, – перебивая его, возразила Этис. – И я тоже была счастлива с ним и оплакивала его смерть. А теперь… вот мы сидим, оба более-менее счастливые, и не решаемся говорить обо всем, что мы потеряли, обо всех утраченных возможностях, обо всех тех случаях, когда мы пренебрегали своими инстинктами, оскорбляли наши желания… своим разумом… выдуманными им предлогами. – Она смолкла и часто заморгала, будто очнувшись от сна. – Но, повторяю, прости эти мои глупости. Из моего дома ушел последний мужчина, и… что мы, женщины, без мужчин? Ты первый посетил нас после поминальной трапезы.
«Значит, она говорила все это из-за терзающей ее боли», – с пониманием подумал Гераклес. Он решил проявить любезность:
– А как Элея?
– Она еще в силах выносить саму себя. Но она страдает от мысли о своем ужасном одиночестве.
– А как же Дамин из Клазобиона?
– Он – купец. Он не согласится жениться на Элее, пока я жива. Закон позволяет ему это. Сейчас, после смерти своего брата, по закону моя дочь стала эпиклерой – единственной наследницей, и должна выйти замуж, чтобы наше имущество не перешло в руки государства. У Дамина больше всех прав жениться на ней, потому что он – ее дядя по отцовской линии, но он не очень-то жалует меня и выжидает, пока я исчезну, как, говорят, выжидают свою добычу стервятники. Мне все равно. – Она поежилась. – По крайней мере я буду уверена, что этот дом станет частью наследства Элей. Кроме того, и выбора-то у меня нет: как можешь представить, претендентов у моей дочери не так уж много, ибо семья наша обесчещена…
Немного помолчав, Гераклес произнес:
– Этис, я взялся за небольшую работу… – Она взглянула на него. Он быстро заговорил серьезным тоном: – Я не могу раскрыть тебе имени моего заказчика, но, уверяю тебя, это честный человек. Что же до работы, она некоим образом связана с Трамахом… Я подумал, что должен взяться за нее… и сказать тебе об этом.
Этис поджала губы.
– Значит, ты пришел ко мне как Разгадыватель загадок?
– Нет. Я пришел сказать тебе об этом. Если ты пожелать, я больше не побеспокою тебя.
– Что за тайна может быть связана с моим сыном? В его жизни для меня не было секретов…
Гераклес глубоко вздохнул.
– Тебе не стоит беспокоиться: мое расследование сосредоточено не на Трамахе, но парит вокруг него. Ты бы очень помогла мне, если бы ответила на несколько вопросов.
– Отлично, – сказала Этис тоном, свидетельствующим о том, что думала она совершенно противоположное.
– Тебе не казалось, что в последние месяцы Трамах был встревожен?
Женщина в раздумье наморщила лоб.
– Нет… Он был такой, как всегда. Он не казался мне особенно встревоженным.
– Ты проводила с ним много времени?
– Нет, потому что, хоть мне этого и хотелось, я не желала ему докучать. На него это очень действовало, но, говорят, так ведут себя все сыновья в семьях, где главенствуют женщины. Он терпеть не мог, чтобы мы вмешивались в его жизнь. Хотел улететь далеко. – Она помолчала. – Ему очень хотелось достичь совершеннолетия и уйти отсюда. И видит Гера, я его не осуждала.
Гераклес кивнул, быстро опустив веки, как бы выражая согласие со всеми словами Этис, даже до того, как она их произнесет. Потом он добавил:
– Я знаю, что он учился в Академии…
– Да. Я так хотела, не только ради него, но и в память о его отце. Ты же знаешь, их с Платоном объединяла дружба. И, по словам менторов, Трамах был хорошим учеником…
– Чем он занимался в свободное время?
На минуту смолкнув, Этис ответила:
– Я сказала бы тебе, что не знаю, но как мать думаю, что знаю об этом: что бы он ни делал, Гераклес, это не очень-то отличалось от того, что делают в его возрасте другие юноши. Он был уже мужчиной, хотя закон этого и не признавал. И, как любой другой мужчина, был хозяином своей судьбы. Он не позволял нам совать нос в его дела. «Просто будь самой лучшей матерью в Афинах», – говорил он мне… – Бледные губы ее скривились в улыбке. – Но, повторяю, у него не было от меня секретов: я знала, что он хорошо учится в Академии. Я не возражала против его небольшого романа: я позволяла ему летать на свободе.
– Он был очень набожен?
Этис улыбнулась и поудобнее уселась на ложе.
– О да, священные мистерии. Теперь мне осталось только ходить в Элевсин. Ты даже не представляешь, Гераклес, сколько сил придает мне, бедной вдове, вера во что-то особенное… – Он глядел на нес все с тем же выражением лица. – Но я не ответила на твой вопрос… Да, он был набожен… По-своему. Он ходил с нами в Элевсин, если в этом проявляется набожность. Но он больше полагался на свои силы, чем на верования.
– Ты знакома с Анфисом и Эвнием?
– Конечно. Это его лучшие друзья, соученики по Академии, отпрыски хороших семей. Иногда они тоже ходили с нами в Элевсин. Они заслуживают наилучшего мнения: я считаю их достойными друзьями моего сына.
– Этис, Трамах часто уходил охотиться в одиночку?
– Бывало. Ему нравилось показать, что он готов к взрослой жизни, – усмехнулась она. – И он был готов.
– Прости, пожалуйста, за такие беспорядочные вопросы, но, как я уже говорил, предмет моего исследования – не Трамах… Ты знакома с Менехмом, скульптором и поэтом?
Глаза Этис сощурились. Она снова задвигалась на ложе, будто собирающаяся взлететь птица.
– С Менехмом?… – слегка закусив губу, сказала она. После секундной паузы она добавила: – Думаю… Да, теперь припоминаю. Он приходил к нам, пока был жив Мерагр. Он был странным человеком, но мой муж водил дружбу с очень странными людьми… хотя я говорю не только о тебе.
Гераклес ответил ей улыбкой, а затем сказал:
– Больше ты не видала его? – Этис покачала головой. – Не знаешь, общался ли он как-нибудь с Трамахом?
– Нет, не думаю. Уверена, что Трамах никогда не говорил мне о нем. – На лице Этис была написана озабоченность. Она нахмурилась. – Гераклес, что происходит?… Твои вопросы такие… Хоть ты и не можешь открыть мне, что ты расследуешь, скажи по крайней мере, не может ли смерть моего сына… Ну, ведь на Трамаха напала волчья стая, правда? Так нам сказали, и так оно и было, разве не так?
Гераклес бесстрастно ответил:
– Так и есть. Его смерть не имеет к этому никакого отношения. Но не буду тебя больше беспокоить. Благодарю тебя, ты помогла мне. Да одарят тебя боги своей благосклонностью.
Он поспешно ушел. Его мучила совесть, из-за того, что пришлось солгать этой доброй женщине. [33]
Говорят, в тот день произошло нечто неслыханное: из огромной урны с приношениями в честь Афины Нике по недосмотру священнослужителей вырвались заключавшиеся в ней сотни белых бабочек. В то утро под сверкающим, не по-зимнему теплым афинским солнцем Город заполонили хрупчайшие блестящие трепещущие крыльца. Некоторые видели, как они проникли в непорочное святилище Артемиды Бравронской, ища укрытия на снежно-белом мраморе богини; другие заметили живые белые цветы, колыхавшие лепестками, не падая на землю, над статуей Афины Промахос. Быстро размножаясь, бабочки без опаски набросились на каменные тела девушек, без чьей-либо помощи удерживавших крышу Эрехтейона; устроились на священной оливе, подаренной Афиной Эгидоносицей; в роскошном полете спустились по склонам Акрополя и, превратившись в легчайшее войско, мягко и назойливо ворвались в городскую жизнь. Никто не захотел с ними бороться, ибо чем они были? Лишь мерцающим светом, появившимся так, будто, моргнув, Утро обронило на Город сверкающую пыльцу со своих легких ресниц. Поэтому на глазах у удивленного народа они беспрепятственно направились по незримому эфиру к храму Ареса и к стое Зевса, к толосу, где заседали пританы, и к месту собраний Гелиеи, к Тесейону и к памятнику Героям, все время меняясь, переливаясь, упрямо двигаясь вперед в своей прозрачной свободе. Оставив поцелуй на фризах общественных зданий, как неуловимые девчушки, они заняли деревья в садах и снежным зигзагом посыпались на траву и камни источников. Напрасно старались собаки, облаивая их, как иногда лают они на привидений или на вихри песка; коты отпрыгивали к камням, шарахаясь от их неторопливого лета; волы и мулы задирали тяжелые морды, чтоб их разглядеть, но не печалились, ибо не умели мечтать.
33
Меня совесть совсем не мучает, потому что вчера я рассказал Елене о том совпадении, которое меня больше всего беспокоит. «Да откуда у тебя столько фантазии? – возразила она. – Какая может быть связь между смертью Монтала и гибелью героя тысячелетнего текста? Ну же! Ты что, с ума сходишь? Смерть Монтала –