– Но тогда Менехм…
– Довольно важный член секты: он очень хорошо разыграл свою двусмысленную роль виновного, когда мы пришли к нему… – Гераклес скривился. – И, наверное, именно он обратил твоих учеников…
– Но Менехма приговорили к смерти! Его сбросят в пропасть!
Гераклес мрачно кивнул:
– Я знаю, и именно этого он и хотел.О, не проси меня понять это, Диагор! Жаль, что ты не прочел тексты, которые я нашел в твоей библиотеке… Члены дионисийских обществ страстно жаждут, чтобы их растерзали или подвергли пыткам; они с готовностью стремятся к жертве, как дева стремится в руки супруга в брачную ночь… Помнишь, что я сказал тебе о Трамахе? Его руки были целы! Он не защищался! Наверное, это ты и видел в его глазах в тот вечер: ты думал, что это ужас, а это было чистое наслаждение!Ужас был лишь в твоих глазах,Диагор!
– Нет! – воскликнул, почти вскрикнул Диагор. – Наслаждение не таково!
– Возможно, такоенаслаждение таково. Откуда тебе знать? Разве ты когда-нибудь испытывал его?… Не смотри на меня так, я тоже не могу этого понять! Отчего участники обряда, который мы только что видели, поедают куски протухших внутренностей? Я не знаю, Диагор, и не проси меня это понять! Быть может, весь Город обезумел, а мы этого не заметили!
Гераклес чуть было не испугался, увидев выражение лица Диагора: тот словно бы старался смешать ужас с обидой и стыдом гротескным усилием мышц. Разгадыватель никогда его таким не видел. Когда он заговорил, голос точно соответствовал маске:
– Гераклес Понтор! Ты говоришь об ученике Академии! Ты говоришь о моихучениках! Я знал суть их душ!.. Я…
Обыкновенно хранивший спокойствие Гераклес вдруг почувствовал, как его охватывает гнев:
– Кому теперь дела до твоей проклятой Академии! Кому когда-либо было до нее дело!..
Он смягчил голос, заметив выражение горечи во взгляде философа. С обычным спокойствием он продолжил:
– Волей-неволей мы вынуждены признать, что люди считают твою Академию очень нудным местом, Диагор. Они идут туда, слушают твои уроки, а потом… потом пожирают друг друга. Вот и все.
«В конце концов он признает это», – подумал он, тронутый выражением лица ментора под лунным светом. После нескольких минут неловкого молчания Диагор произнес:
– Тут должно быть какое-то объяснение. Какая-то разгадка. Если то, что ты говоришь, верно, должна быть какая-то окончательная разгадка, которую мы еще не нашли…
– Быть может, в этом странном тексте и есть какая-то Разгадка, – согласился Гераклес, – но я – неподходящий переводчик… Возможно, чтобы лучше понять, нужно смотреть на все с некоторого расстояния. [101]В любом случае давай действовать благоразумно. Если за нами следили, а я подозреваю, что так оно и было, они уже знают, что мы раскрыли их И это им понравится меньше всего. Нам нужно шевелиться…
– Но как?
– Нам нужно доказательство. Все известные нам члены секты мертвы или скоро погибнут: Трамах, Эвний, Анфис, Менехм… План был ловок. Но, возможно, у нас есть еще один шанс… Если бы мы могли вынудить Менехма признаться!..
– Я могу попробовать поговорить с ним, – предложил Диагор.
Гераклес на минуту задумался.
– Хорошо, завтра ты поговоришь с Менехмом. Я попытаю удачи с другим человеком…
– С кем?
– С тем, кто, быть может, является их единственной ошибкой! Увидимся завтра, любезный Диагор. Будь осторожен!
Луна была женской грудью; палец облака приближался к соску. Луна была входом во влагалище; заостренное облако вот-вот проникнет в него. [102]Полностью чуждый этой небесной деятельности, не пытаясь следить за ней, Гераклес Понтор прошел через свои сад, покоившийся под надзором Селены, и открыл входную дверь. Темный тихий провал коридора казался следящим оком. Гераклес проследил за рассуждением о том, что его рабыня Понсика могла бы быть более бдительной и оставить лампу для слежения на ближайшей к крыльцу полке, но Понсика явно не проследила за этим наперед. [103]Так что он вошел в сумрак дома, как нож входит в плоть, и закрыл дверь.
– Ясинтра? – позвал он. Ответа не было.
Он пронзил темноту глазами, но напрасно. Медленно направился он во внутренние комнаты. Казалось, его ноги ступали по остриям ножей. Стужа темного дома пронзала его плащ словно кинжал.
– Ясинтра? – снова позвал он.
– Здесь, – донеслось в ответ. Слово пронзило тишину. [104]
Он подошел к спальне. Она стояла в темноте, спиной к нему. Она обернулась.
– Что ты здесь делаешь в темноте? – спросил Гераклес.
– Жду тебя.
Ясинтра поспешила зажечь на столе лампу. Он в это время разглядывал ее спину. Перед ней нерешительно родилось сияние, разлившееся по спине потолка. Ясинтра на мгновение замешкалась, а Гераклес все рассматривал сильные линии ее спины: на ней был длинный мягкий пеплум до лодыжек, схваченный на обоих плечах фибулами. На ее спине одежда образовывала складки.
– А моя рабыня?
– Она еще не вернулась из Элевсина, – сказала она, все еще стоя к нему спиной. [105]
Затем она обернулась. Она была прекрасно накрашена – веки удлинены тушью, скулы снежно-белые от белил, симметричное пятно рта ярко алело; грудь свободно трепетала под голубоватым пеплумом; пояс из золотых колец сжимал и без того узкую линию живота; ногти ее босых ног блестели двумя цветами, как у египтянок. Когда она обернулась, воздух наполнился легчайшими бусинками духов.
– Почему ты так оделась? – спросил Гераклес.
– Я думала, тебе понравится, – ответила она, не сводя с него следящего взгляда. На каждой сережке в мочках ее маленьких ушей была изображена со спины обнаженная женщина из металла, острая, будто нож. [106]
Разгадыватель ничего не сказал. Ясинтра стояла неподвижно, и свет стоявшей за ней лампы создавал вокруг нее сияющий ореол; тени чертили на ней изогнутую колонну, тянувшуюся ото лба до того места, где складки пеплума сбегались на лобке, и делившую ее тело на две ровные половины. Она заговорила:
– Я приготовила тебе ужин.
– Я не голоден.
– Пойдешь спать?
– Да. – Гераклес потер глаза. – Я совсем устал.
Она направилась к двери. При движении ее многочисленные браслеты зазвенели. Наблюдавший за ней Гераклес сказав:
– Ясинтра. – Она остановилась и обернулась. – Я хочу с тобой поговорить. – Она молча кивнула и, шагнув назад, неподвижно встала напротив него. – Ты говорила мне, что какие-то рабы, утверждавшие, что их послал Менехм, угрожали тебе смертью. – Она снова кивнула, теперь побыстрее. – Ты видела их после этого?
– Нет.
– Как они выглядели?
Ясинтра на секунду замялась.
– Очень высокие. С афинским акцентом.
– Что именно они тебе сказали?
– То, что я тебе рассказала.
– Напомни мне.
Ясинтра заморгала и отвела свои влажные, почти прозрачные глаза от Гераклеса. Розовый кончик языка медленно освежил алые губы.
– Чтобы я никому не говорила о моих отношениях с Трамахом, а то пожалею. И клялись Стиксом и богами.
– Понимаю…
Гераклес поглаживал серебристую бородку. Он начал вышагивать перед Ясинтрой: влево, вправо, влево, вправо… [107]а потом, раздумывая вслух, пробормотал:
102
Я слишком долго сижу взаперти. На мгновение мне показалось, что можно было бы перевести эти два предложения гораздо более пристойно, к примеру: «Луна была грудью, которой касался палец облака. Луна была впадиной, к которой стремилось заостренное облако» – что-то в этом роде. В любом случае вышло бы нечто намного более поэтичное, чем выбранный мною вариант. Но дело в том, что… О, Елена, как часто я вспоминаю о тебе, ты мне нужна! Я всегда считал, что физические желания просто служат благородной умственной деятельности… а теперь… чего бы я ни дал за то, чтобы хорошенько перепихнуться! (Я говорю вот так, без обиняков, ибо признаем честно:
103
Что это? Здесь явно внезапное эйдетическое изобилие слова «следить». Но… что это значит? Неужели кто-то следит за Гераклесом?
104
Ножи! Эйдезис вдруг разрастается, как ядовитый плющ! Что о за образ? Слежка… Ножи… О, Гераклес, Гераклес, осторожно: ты в опасности!
105
А теперь «спина»! Это предупреждение! Быть может:
106
Повторение всех трех эйдетических слов в этом абзаце усиливает образ! Следи за спиной, Гераклес, у нее нож!