– Хозяин! Хозяин! – закричал молодой раб. – Я ходил к Диагору, как ты приказал, но никого не нашел!
– Ты уверен?
– Уверен, хозяин! Я несколько раз стучал к нему в дверь!
– Хорошо, тогда я скажу тебе, что теперь делать: иди в мой дом и жди меня до полудня. Если к тому времени я не вернусь, сообщи служителям Одиннадцати. Скажи им, что сегодня ночью моя рабыня пыталась меня убить и что мне пришлось защищаться: если они узнают, что есть убитые, будут действовать быстрее. Еще отдай им этот папирус и проси, чтоб их иерархи прочли его, клянись честью своего господина, что спокойствию Города угрожает значительная опасность; я думаю, это не совсем так, но если тебе удастся напугать их, они точно выполнят все, что ты скажешь. Понял? Испуганный раб кивнул.
– Да, хозяин, я все так и сделаю! Но куда ты идешь? От твоих слов у меня мурашки по коже!
– Делай то, что я сказал. – Гераклес повысил голос, потому что дождь все усиливался. – Если все будет хорошо, я вернусь в полдень.
– О, хозяин, будь осторожен! Эта гроза полна дурных предзнаменований!
– Если ты точно исполнишь мои приказы, тебе нечего бояться.
Гераклес удалился, спускаясь по крутой улице в смертную пропасть Города. [123]
Мертвые пальцы дождя очень рано разбудили Диагора: они трогали стены спальни, царапались в окошки, без устали стучали в дверь. Он поднялся с ложа и быстро оделся; накрылся плащом, как капюшоном, и вышел.
Квартал Коллит, где он жил, был мертв; закрылись даже некоторые лавки, будто в праздничный день. По самым оживленным улицам шагали всего один-два человека, а в темных улочках единовластно правил дождь. Диагор подумал, что надо торопиться, если утром он хочет увидеть Менехма. На самом деле ему казалось, что необходимо спешить, если он вообще хочет увидеть кого-либо,кого бы то ни было где бы то ни было, потому что все Афины в его глазах превратились в дождливое кладбище.
Он спустился по неровному склону улицы до небольшой площади, из которой вниз вела еще одна улица. Тут он заметил укрывшуюся под карнизом тень старика, который, несомненно, ждал, пока уймется ливень, но его изможденное, резко контрастирующее с тенью, обрамлявшей веки, лицо поразило его. Затем ему показались слишком бледными щеки раба, несшего две амфоры. А на углу ему улыбнулась, как отощавший пес, гетера, но размытые белила на ее лице напомнили ему о разлагающемся саване. «Ради бога благости, с самого утра мне мерещатся лишь лица мертвецов! – подумалось ему. – Быть может, дождь – это некое предвидение, или, быть может, это из-за того, что вода смывает цвет жизни с наших щек». [124]
Погруженный в такие раздумья, он заметил, как из боковой улицы вышли две укутанные в плащи с капюшонами фигуры. «Вот, мой Зевс, еще пара духов».
Фигуры остановились перед ним, и одна из них любезно произнесла:
– О, Диагор из Медонта, немедленно следуй за нами, ибо случится нечто ужасное.
Они закрывали ему путь. Сквозь темноту капюшонов Диагор мог различить белизну таинственно похожих лиц.
– Откуда вы меня знаете? – спросил он. – Кто вы? Закутанные люди переглянулись.
– Мы… то самое ужасное,что случится, если ты не последуешь за нами, – ответил второй.
Диагор вдруг понял, что его глаза снова подвели его: белизна этих лиц была фальшивой.
На них были маски.
«Возможно, их власть простирается до архонта-царя, – взволнованно думал Гераклес. – В конце концов, к их сообществу может принадлежать каждый…»Но уже спустя минуту он рассуждал спокойнее: «По простой логике, если бы они дошли до верха, они чувствовали бы себя в безопасности, но, напротив, они ужасно боятся, что их раскроют». И он сделал заключение: «Быть может, они могущественны, как боги, но человеческое правосудие их страшит». Он снова настойчиво постучал в дверь. В темноте крыльца появился мальчик-раб.
– Снова ты, – улыбнулся он. – Хорошо, что ты приходишь так часто. Твои посещения всегда сопровождаются вознаграждением.
У Гераклеса уже были наготове два обола.
– В этом доме темно, и без такого провожатого, как я, ты мог бы заблудиться, – сказал мальчик, ведя Гераклеса по мрачным коридорам. – Знаешь, что говорит Ифимах, мой друг, старый раб?
– Что же он говорит?
Маленький проводник остановился и понизил голос.
– Что давным-давно кто-то здесь потерялся и умер, так и не найдя выхода. И иногда по ночам его можно встретить в коридорах – он белее и холоднее халкидского мрамора и очень вежливо спрашивает, где выход.
– Ты его когда-нибудь видел?
– Нет, но Ифимах говорит, что видел.
Они снова зашагали вперед, а Гераклес заметил:
– Ну так не верь, пока сам не увидишь. Все, что нельзя увидеть, – это только набор мнений.
– По правде говоря, когда он рассказывает об этом, я притворяюсь, что мне страшно, – радостно добавил мальчик, – потому что Ифимаху нравится меня пугать. Но на самом деле мне не страшно, а если однажды я встречу мертвеца, я скажу ему: «Выход по второму коридору направо!»
Гераклес от души расхохотался.
– Ты молодец, что не боишься. Ты уже почти эфео.
– Да, почти эфеб, – с гордостью подтвердил мальчик.
Навстречу им прошел усеянный червями человек. Он не взглянул на них, потому что его глазные впадины были безнадежны. Он молча прошел мимо них, унося за собой запах тысячи кладбищенских дней. [125]Когда они подошли к трапезной, мальчик промолвил:
– Ну вот, подожди здесь. Я предупрежу хозяйку.
– Благодарю тебя.
Они расстались с веселым сообщническим жестом, и Гераклесу вдруг подумалось, что этим жестом он навсегда прощается не только с мальчиком, но и со всем этим мрачным домом и со всеми его обитателями, даже со своими собственными воспоминаниями. Казалось, весь мир умер, и знает об этом он один. Однако по какой-то странной причине больше всего его печалило расставание с мальчиком: даже его воспоминания, слабые или долговечные, ценные или поверхностные, казались ему менее важными, чем это прекрасное умное создание, этот маленький мужчина, имени которого – кто знает, по какой таинственной случайности или по какому ироничному постоянному стечению обстоятельств, – он до сих пор не знал.
Первым, как всегда, появился голос Этис.
– Слишком много визитов за последнее время, Гераклес Понтор, если речь идет о простой вежливости.
Гераклес, не видевший, как она подошла, приветственно склонился перед ней и ответил:
– Дело не в вежливости. Я обещал тебе вернуться и рассказать о том, что я узнаю о твоем сыне.
Помолчав какое-то мгновение, Этис махнула рукой в сторону рабынь, которые тут же бесшумно покинули трапезную, и с присущим ей достоинством указала Гераклесу на ложе, а сама прилегла на другое. Она была… Элегантна? Прекрасна? Гераклес не смог подобрать определения. Ему показалось, что большая часть ее зрелой красоты заключалась в легко тронувших щеки белилах, в тенях вокруг глаз, в блеске брошей и браслетов и в гармонии ее темного пеплума. Но ее суровое лицо и гибкие формы сохранили бы свою мощь и без всякой помощи… а возможно, приобрели бы и новую силу.
– Мои рабы не предложили тебе даже сухого плаща? – произнесла она. – Я прикажу их выпороть.
124
Конечно, ни первая, ни вторая догадки не верны: просто Диагор, как всегда, «чует» эйдезис на расстоянии. Афины и в самом деле превратились в этой главе в царство мертвых.
125
Думаю, нет необходимости говорить, что этот труп – не призрак, а эйдезис: мальчик и Гераклес не видят его так же, как не могут видеть, к примеру, знаки препинания в тексте этой книги.