В тот момент, когда он поддался, Крантор обернулся.
Гераклес Понтор был человеком полным и низким. Кроме того, в ту минуту его истерзанные болью руки бессильно свисали по обе стороны тела, как сломанные орудия. Он сразу понял, что его единственный шанс в том, чтоб использовать для нападения какой-нибудь предмет. Глазами он уже выбрал ручку торчавшей из углей кочерги, но она была слишком далеко, и стремительно надвигавшийся Крантор перекрыл бы ему дорогу. Но тут, в то биение сердца или колебание век, когда время останавливается, а мысль замирает, Разгадыватель почувствовал даже, а не увидел, что с концов перевязывавших ему запястья веревок еще свисают золотые гвозди. Когда тень Крантора выросла и покрыла собой все тело Гераклеса, он быстро поднял правую руку и описал ею в воздухе молниеносный резкий полукруг.
Наверное, Крантор ожидал удара кулаком, потому что, увидев, что рука, не задев, пронеслась мимо него, он не отпрянул и гвоздь врезался ему прямо в лицо. Гераклес не понял, куда именно он попал, но услышал крик боли. Он бросился вперед, устремившись взором к рукоятке кочерги, но сильный удар в грудь лишил его дыхания и откинул в сторону так, что он покатился, как спелый, падающий с дерева плод.
Во время последовавшей жестокой пытки он пытался вспомнить, что в юности дрался в панкрасии. Всплыли даже имена некоторых противников. Перед ним появились сцены, картины триумфов и поражений… Но мысли прерывались… Фразы теряли связность… Превращались в отдельные слова…
Он перенес наказание, свернувшись в клубок, закрыв руками голову. Когда скалы ног Крантора устали в него колотить, он вздохнул и почувствовал запах крови. Удары отбросили его к стене, как жалкий мусор. Крантор что-то говорил, но он не мог расслышать. В довершение всего какой-то дикий ужасный ребенок кричал ему на ухо чужеземные слова и брызгал в лицо горькой болезненной слюной. Он узнал лай и понял, что Кербер рядом. Повернул голову и приоткрыл глаза. Пес был всего лишь в пяди от его лица – сморщенная горластая маска с пустыми впадинами глаз. Он казался своим собственным призраком. Дальше, в бесконечном болезненном далеке, стоял спиной к нему Крантор. Что он делал? Может, говорил? Гераклес не был в этом уверен, потому что оглушительная гора Кербера возвышалась между ним и всеми остальными звуками. Почему Крантор перестал бить его? Почему не доводил свое дело до конца?…
Ему пришла в голову мысль. Пожалуй, ее нельзя было назвать хорошим планом, но в этом положении ничего хорошего нечего было и ожидать. Двумя руками он схватил малюсенькое тельце пса. Не привыкший к ласкам чужаков, тот извивался, как младенец, тело которого на три четверти состояло из двойного ряда острых зубов, но Гераклес держал его подальше от себя, занося вверх руки со своей бешеной добычей. Крантор, несомненно, заметил, что лай переменился, потому что обернулся к Гераклесу и что-то ему кричал.
Гераклес на миг позволил себе вспомнить, что на соревнованиях неплохо метал диск.
Как мягкий камень, игриво брошенный мальчишкой, со всего размаху Кербер стукнулся о треножник и опрокинул угли и котелок. Когда разлившийся подобно медленному вулканическому соку жар попал на его шкуру, лай снова переменился. Охваченный пламенем, он покатился по земле. Силы броска на это бы не хватило, но тут вмешались мышцы пса: весь он превратился в огненный вихрь. Его усиленные пещерным эхом завывания, как золоченые иглы, врезались в уши Гераклеса, но, как он и предполагал, Крантор ни минуты не колебался, выбирая между ним и псом, и немедленно бросился спасать своего любимца.
Котелок. Треножник. Жаровня. Кочерга. Четыре четко определенных предмета, разбросанные по полу в разные стороны по воле случая. Гераклес бросил свое болезненное тучное тело в сторону кочерги. Непредсказуемые богини судьбы отбросили ее недалеко.
– Кербер!.. – кричал Крантор, скорчившись рядом с собакой. Он похлопывал руками маленькое тельце, счищая с него золу. – Кербер, сынок, тихонько, дай я!..
Гераклес решил, что одного удара зажатой двумя руками кочергой будет достаточно, но он явно недооценил выносливость Крантора. Тот поднял руку к голове и попытался обернуться. Гераклес снова ударил. На этот раз Крантор упал затылком вниз. Но Гераклес тоже без сил рухнул на него.
– …толстый Гераклес, – услышал он хрип Крантора. – Нужно было… заниматься спортом.
Гераклес медленно, с трудом поднялся. Его руки казались ему тяжелыми бронзовыми щитами. Он оперся на кочергу.
– Толстый и слабый, – улыбнулся с пола Крантор.
Разгадыватель сумел усесться верхом на Крантора. Оба они тяжело дышали, словно только что закончили олимпийский забег. Из головы Крантора потянулась влажная черная змея, она поползла по земле, постепенно превращаясь из змееныша в гадюку, а после в питона. Крантор снова улыбнулся:
– Чувствуешь… кион? – проговорил он.
– Нет, – сказал Гераклес.
«Поэтому он не хотел меня убивать, – подумал он. – Он ждал, чтобы подействовало зелье».
– Ударь меня, – прошептал Крантор.
– Нет, – повторил Гераклес и попытался встать.
Змея была уже больше породившей ее головы. Но она утратила свою первоначальную форму: теперь она была похожа на дерево. [136]
– Я раскрою тебе… секрет, – проговорил Крантор. – Этого… никто не знает… Только некоторые… братья… Кион это… просто… вода, мед и… – Он умолк и провел языком по губам. – Немного вина и специи…
Он улыбнулся еще шире. На левой щеке чуть кровоточила рана от гвоздя. Он добавил:
– Что скажешь, Гераклес?… Кион… ничто…
Гераклес оперся на ближнюю стену. Он ничего не сказал, прислушиваясь дальше к хриплому шепоту Крантора.
– Все думают, что это наркотик… выпивают его и преображаются… дичают… безумеют… и делают… то, что мы от них ожидаем… будто и впрямь… испили зелья… Все, кроме тебя… Почему?
«Потому что я верю лишь своим глазам», – подумал Гераклес. Но промолчал, словно не в силах произнести ни слова.
– Убей меня, – попросил Крантор.
– Нет.
– Тогда Кербера… Пожалуйста… Не хочу, чтоб он страдал.
– Нет, – снова ответил Гераклес.
Он шатаясь дошел до противоположной стены, где лежал Диагор. Лицо философа было покрыто ссадинами, а рана на лбу выглядела совсем плохо, но он был жив. Глаза его были открыты, а взгляд осознан.
– Пошли, – сказал Гераклес.
Диагор его, похоже, не узнал, но пошел за ним. Когда, спотыкаясь, они вышли из пещеры в недавно сгустившуюся ночь, болезненные вопли пса Крантора наконец остались погребенными под землей.
Когда их нашла стража, с черного неба свисала круглая золотистая луна. Незадолго до этого опиравшийся при ходьбе на Гераклеса Диагор заговорил:
– Они заставили меня выпить свое зелье… С того момента я почти ничего не помню, но, кажется, со мной случилось то, что они предсказали. Это было… Как бы это сказать?… Я утратил власть над собой, Гераклес… Я почувствовал, как внутри меня шевелится чудовище, огромная свирепая змея… – Он тяжело дышал, и от воспоминания о своем безумии глаза его покраснели, но он продолжал: – Я начал кричать и смеяться… Оскорблял богов… Кажется, даже обзывал учителя Платона!..
– Что же ты сказал ему?
Помолчав, Диагор с видимым усилием ответил:
– «Оставь меня в покос, сатир». – Он обернулся к Гераклесу с глубокой грустью на лице. – Почему я назвал его сатиром?… Какой ужас!..
Утешительным тоном Разгадыватель сказал ему, что это все из-за наркотика. Диагор кивнул и добавил:
– Потом я начал биться головой о стену, пока не потерял сознание.
Гераклес думал о том, что говорил о кионе Крантор. Лгал ли он? Возможно. Но тогда почему это мнимое зелье никак не подействовало на него? С другой стороны, если верно, что кион – это всего лишь смесь воды, меда и вина, почему он вызывал эти поразительные припадки безумия? Почему он заставил Эвмарха истязать себя? Почему подействовал на Диагора? И еще один вопрос мучил его: должен ли он рассказать ему о словах Крантора?
136
«Змея» и «дерево». Текущая из головы Крантора кровь образует двойной прекрасный эйдетический образ чудовища, стерегущего золотые яблоки, и деревьев, с которых они свисают… Меня все еще беспокоит вероятность того, что строчки моего отца были плагиатом стихотворения Филотекста!.. Монтал приказывает мне: «Переводи».