Пройдя несколько тихих поспешных шагов, Диагор сказал:
– Твои слова, Разгадыватель загадок, – быстрые опасные стрелы, вонзившиеся в мою грудь. Я готов был поклясться богами, что Трамах полностью доверял мне…
– О, Диагор, – покачал головой Гераклес, – ты должен оставить свое благородное представление о людях. Ты закрылся в Академии, обучаешь других математике и музыке, ты напоминаешь мне златоволосую деву с белолилейной душой, прекрасную и доверчивую, ни разу не выходившую из гинекея, которая при виде мужчины закричала бы: «На помощь, на помощь, я в опасности».
– Не надоело тебе смеяться надо мной? – с горечью отозвался философ.
– Это не насмешка, а сочувствие! Но перейдем к интересующей нас теме: не могу понять, почему Ясинтра сбежала, услышав, что мы ищем ее…
– Думаю, причин много. Но вот что я не понимаю: как ты узнал, что она спряталась в туннеле…
– А где же ей спрятаться? Она действительно бежала от нас, но она знала, что мы никогда не настигнем ее, потому что она молода и ловка, а мы стары и неповоротливы… Прежде всего я имею в виду себя. – Он быстро поднял толстую руку, вовремя прервав возражение Диагора. – Поэтому я решил, что бежать ей далеко не нужно, достаточно будет спрятаться… А где можно укрыться лучше, чем в темноте того туннеля, так близко от дома? Но… почему она бежала? Ее профессия состоит именно в том, чтобы не бежать ни одного мужчины…
– Наверное, на ее совести не одно преступление. Ты будешь смеяться надо мной, Разгадыватель, но никогда еще я не видел такой странной женщины. Меня до сих пор бросает в дрожь от воспоминания о ее взгляде… Что это?
Гераклес посмотрел туда, куда указывал его спутник. Процессия с факелами тянулась по улицам рядом с городскими воротами. Идущие в ней были в масках и несли тамбурины. Один из стражников остановился и заговорил с ними.
– Начинаются Ленейские празднества, – сказал Гераклес. – Уже пора.
Диагор осуждающе покачал головой:
– Как скоры они всегда на развлечения.
Они вошли в ворота, назвав стражникам свои имена, и направились в глубь Города. Диагор сказал:
– Что будем делать теперь?
– Отдыхать, Зевса ради. Ноги у меня гудят. Мое тело создано, чтобы катиться с места на место, как шар, а не опираться на ноги. Завтра мы поговорим с Анфисом и Эвнием. Вернее, ты поговоришь, а я послушаю.
– О чем мне их спрашивать?
– Дай мне подумать. Увидимся завтра, добрый мой Диагор. Я пошлю тебе раба с запиской. Расслабься, дай отдохнуть телу и разуму. И да не лишит тебя беспокойство сладкого сна: помни, что ты нанял лучшего Разгадывателя загадок во всей Элладе…[19]
4[20]
Город готовился к Ленеям, зимним праздникам в честь Диониса.
Служители астиномов разбрасывали на Панафинейской дороге сотни цветов, чтобы украсить улицу, но бурное шествие зверей и людей превращало мозаичное многоцветье в истерзанное месиво из лепестков. Предварительно расставив на статуи Героям Эпонимам мраморные таблички с объявлениями, прямо на улице устраивали состязания в пении и танцах, хотя голоса певцов обычно резали слух, а танцоры в основном передвигались неуклюжими резкими прыжками и не слушались гобоев. Поскольку архонты не хотели гневить народ, уличные зрелища не запретили, хоть и смотрели на них с неодобрением, и юноши из разных демов состязались в театральных представлениях низкого пошиба, а на многих площадях собирались толпы, чтобы поглазеть на жестокие любительские пантомимы на темы древних мифов. Театр Диониса Элевтерия открывал двери новым и уже заслуженным авторам главным образом комедий (великие трагедии оставляли на Дионисии), настолько напичканных грубыми непристойностями, что смотреть их, как правило, приходили только мужчины. Повсюду, особенно на Агоре и во внутреннем квартале Керамика, с утра до ночи громоздились шум, крики, хохот, винные одры и толпы народа.
Так как Город гордился своей терпимостью, подчеркивая свое отличие от варваров и даже от других греческих городов, у рабов тоже были свои праздники, хоть и более скромные и тихие: они ели и пили лучше, чем в другие времена года, устраивали танцы, а в более знатных домах иногда им даже позволяли ходить в театр, где они могли посмотреть на самих себя в представлении ряженых актеров, которые в облике рабов насмехались над народом грубыми шутками.
Но главным занятием во время праздников были религиозные обряды, и в процессиях всегда присутствовало двойное мистическое и дикое начало Диониса Вакха: жрицы размахивали на улицах грубыми деревянными фаллосами, танцовщицы заводили разнузданные пляски, подражая религиозному экстазу менад или вакханок – помешанных женщин, в которых верили афиняне, ни разу их не видев, а маски мужчин изображали тройную метаморфозу бога, воплотившегося в Змею, Льва и Быка, и ряженые временами сопровождали ее крайне непристойными жестами.