Гераклес на минуту задумался.
– Менехм… Да, в последний раз я видел этого чудака-художника на церемонии погребения Трамаха и помню, что присутствие его меня удивило. Значит, это Менехм подарил Анфису воробышка…
– Тебя это удивляет? – взвизгнул старик своим резким голосом. – Клянусь голубоглазой Афиной, этот прекрасный златоволосый Алкивиад получил бы от меня целое гнездо, хоть старому рабу и не на что надеяться!
– Ну, Эвмарх, – Гераклес заметно повеселел, – мне пора идти. Но сделай так, как я сказал…
– Если, Гераклес Понтор, ты будешь и дальше платить мне так, как теперь, твои приказы будут для меня все равно, что наказ солнцу восходить каждый день.
Они дали круг, чтобы не возвращаться через Агору, где в этот вечерний час было полно народу из-за Ленейских празднеств, но, несмотря на это, толпы зевак, участвовавших в уличных играх, преграды из импровизированных спектаклей, лабиринт развлечений и непрекращающиеся жестокие стычки с тол пой затрудняли их продвижение. Наконец, когда они добрались до квартала Скамбонидов, где жил Гераклес, он сказал:
– Будь моим гостем в этот вечер, Диагор. Моя рабыня Понсика готовит не так уж плохо, а спокойный ужин на исходе дня – лучший способ восстановить силы на завтра.
Философ принял приглашение. Войдя в темный сад, окружавший дом Гераклеса, Диагор сказал:
– Я хотел извиниться. Пожалуй, в гимнасии я мог бы более спокойно выразить мое несогласие. Мне жаль, что я обидел тебя ненужными оскорблениями…
– Ты для меня заказчик, Диагор, и ты мне платишь, – как всегда спокойно ответил Гераклес. – Все проблемы с тобой – часть этого дела. Твои же извинения я принимаю за выражение дружбы. Но они тоже не нужны.
Диагор подумал, шагая по саду: «Какой ледяной человек. Кажется, ничто не может пронять его душу. Как может открыть Истину тот, кого не трогает Красота и совсем никогда не захватывает Страсть?»
Гераклес подумал, шагая по саду: «Не совсем понимаю, кто этот человек: просто идеалист или еще и идиот. В любом случае как может он хвалиться, что открыл Истину, если абсолютно не замечает ничего, что происходит вокруг него?»[27]
Вдруг дверь дома открылась от резкого удара, и появился темный силуэт Понсики. Ее безликая маска ничего не выражала, но тонкие руки необычайно быстро двигались перед хозяином.
– Что случилось?… Посетитель… – разобрал Гераклес. – Успокойся… ты же знаешь, я плохо тебя понимаю, когда ты нервничаешь… Начни сначала… – В этот миг из темноты дома донесся отвратительный рев, а за ним пронзительный лай. – Что это? – Понсика молниеносно двигала руками. – Посетитель?… Ко мне пришла собака?… А, человек с собакой… Но почему ты впустила его без меня?
– Твоя раба не виновата! – загремел из дома сильный голос со странным акцентом. – Но если ты хочешь наказать ее, скажи мне, и я уйду.
– Этот голос… – пробормотал Гераклес. – О Зевс и эгидоносная Афина!..
На пороге стремительно возник огромный мужчина. Из-за густой бороды было непонятно, улыбался он или нет. Маленький отвратительный пес с неправильной формы головой с лаем появился у его ног.
– Возможно, Гераклес, ты не узнаешь мое лицо, – сказал мужчина, – но, думаю, ты не забыл мою правую руку…
Он поднял раскрытую ладонь: немного выше запястья кожа извивалась, пронзенная жестоким узлом шрамов, как спина дряхлого животного.
– О боги… – прошептал Гераклес.
Оба мужчины бурно приветствовали друг друга. Спустя мгновение Разгадыватель обернулся к опешившему Диагору.
– Это мой друг Крантор из дема Понтор, – сказал он. – Я тебе уже как-то рассказывал о нем: это он положил правую руку в огонь.
Пса звали Кербер. По крайней мере так называл его хозяин. Его огромный лоб морщился складками, как лоб старого быка, а в розоватой пасти, контрастирующей с болезненной белизной морды, обнажалось отвратительное сборище зубов. Его хитрые дикие глазки напоминали персидского сатрапа. А за этой огромной головой рабски волочилось маленькое тельце.
У мужчины голова тоже была внушительной, но его высокое крепкое тело служило этой капители достойной колонной. Все в нем казалось преувеличенным: от манер до пропорций. Лицо у него было широкое, с открытым лбом и большими ноздрями, но волосы почти полностью скрывали его; толстые вены оплетали огромные загорелые руки; торс и живот были также непомерно широки; ноги – массивные, чуть ли не квадратные, казалось, все пальцы на них были одинаковой длины. На нем был широченный пестро-серый плащ, несомненно, верный товарищ в странствиях, привычно облегавший фигуру, как жесткая форма.
В какой-то мере мужчина и собака были похожи друг на друга: у обоих во взгляде был жестокий блеск; движения обоих были резки, так что трудно было угадать цель их жестов, казалось, они сами не осознают ее; и у обоих был зверский аппетит, и они дополняли друг друга: все, что отбрасывал первый, с жадностью пожирал второй, но временами человек поднимал с пола кость, не до конца обглоданную псом, и торопливо догрызал.