– Тот, кто меня похитил, ничего не хочет! – простонал я. – Он сумасшедший!
Гераклес покачал своей крупной головой.
– Ну и что? Тебя сейчас должно волновать не его благоразумие, а его интересы. Почему для него так важно, чтобы ты перевел эту книгу?
Я на минуту задумался.
– Потому что в ней скрыта тайна.
По его выражению лица я понял, что не этого ответа он ждал. Однако он сказал:
– Хорошо! Эта причина очевидна. У любого очевидного вопроса должен быть очевидный ответ. Потому что в ней скрыта тайна. Значит, если ты сможешь разгадать, какая в ней тайна, ты сможешь предложить ему сделку, так ведь? Ты ему скажешь: «Я знаю тайну, но не открою ее, пока ты не выпустишь меня отсюда». Это хорошая идея.
Последние слова он сказал оптимистическим тоном, словно не был уверен, что идея хороша, но хотел подбодрить меня.
– Я вообще-то кое-что открыл, – сказал я. – Подвиги Геракла, дева с лилией, которая…
– Это ничего не значит, – с нетерпеливым жестом перебил он. – Это просто образы! Может быть, для тебя это подвиги Геракла или девушка с лилией, но для другого читателя они будут совсем другими, разве не понимаешь? Образы меняются, они несовершенны! Тебе нужно найти конечную идею, которая будет одинаковой для всех читателей! Ты
должен спросить себя: где ключ? Должен быть какой-то скрытый смысл!..
Я неуклюже забормотал. Гераклес поглядел на меня с холодным любопытством, а затем сказал:
– Ну, чего ты плачешь? Сейчас не время падать духом, время работать! Ищи главную мысль. Используй мою логику: ты меня знаешь и знаешь, как я мыслю. Копайся в словах! Что-то должно быть!.. Что-то/
С еще влажными глазами я нагнулся над бумагами. Но мне вдруг показалось, что гораздо важнее спросить его, как он умудрился выйти из книги и появиться в моей темнице. Он прервал меня властным жестом.
– Конец главы, – заявил он.[63]
8[64]
В последние дни Ленейских праздников обычный ритм жизни Города замедлялся.
В то солнечное утро Дипилонские ворота перекрывал плотный ряд повозок торговцев; слышалась брань и приказы, но движение от этого не ускорялось. В Пирейских воротах передвижение было еще более заторможенным, и полный оборот колеса телеги мог занять четверть клепсидры. На улицах перекрикивались несущие амфоры, сообщения, связки дров или мешки с пшеницей рабы, требуя, чтобы им дали дорогу. Народ просыпался поздно, и собрание в театре Диониса Элевтерия откладывалось. Из-за того, что присутствовали не все пританы, нельзя было перейти к голосованию. Речи текли вяло, и редкая публика дремала на скамьях. Теперь послушаем Янократа. И тяжконогий Янократ, владелец крупных имений в предместьях Города, неровным шагом переносил свое пышное тело к ораторской трибуне и начинал неспешно декламировать никому не нужную речь. В храмах из-за отсутствия жрецов, готовивших последние процессии, откладывались жертвоприношения. Вокруг памятника Героям Эпонимам лениво склонялись головы, чтобы прочитать указы или новые распоряжения. Положение в Фивах застыло без изменений. Ожидалось возвращение Пелопида, изгнанного кадмейского генерала Царя спартанцев Агесилая не признавали почти нигде в Элладе. Граждане, наша политическая поддержка Фивам крайне важна для стабильности… Но, судя по усталому выражению лица читавших, никто не считал, что в тот момент вообще что-либо могло быть «крайне важным».
Двое мужчин, погруженных в разглядывание табличек, неспешно обменивались словами:
– Гляди-ка, Анфик, тут пишут, что дозор, который будет истреблять волков на Ликабетте, полностью еще не набран; им еще нужны добровольцы…
– Мы медлительнее и неповоротливее спартанцев…
– Мы изнежены миром: не хотим идти добровольцами даже на волчью травлю…
Еще один мужчина рассматривал таблички с таким же отупевшим интересом, как все остальные. По отрешенному выражению его лица, прилепленного к округлой лысой голове, можно было подумать, что мысли его были неуклюжи и неповоротливы. Однако на самом деле в ту ночь он просто почти не отдыхал. «Пора уже наведаться к Разгадывателю», – подумал он. Он отошел от памятника и медленно направил шаги к кварталу Скамбониды.
«Что случилось с днем? – спрашивал себя Диагор. – Почему кажется, что все вокруг тяжело тащится с неуклюжей приторной медлительностью?»[65] Повозка солнца завязла в небесной пашне; время казалось тягучим медом; создавалось впечатление, что богини Ночи, Зари и Утра отказались сменять друг друга и тихо стояли вместе, сплавляя тьму и свет в вязкий сероватый сумрак. Диагора заполоняли смятение и леность, но волнение придавало ему энергии. Волнение лежало камнем в желудке, медленно просачивалось потом на ладонях, подгоняло его, как овод подгоняет скот, заставляя, не задумываясь, двигаться вперед.