Путешествовать верхом на муле — гораздо быстрее, чем пешком, но не слишком-то удобно. Наши скакуны отличались невероятно костлявыми хребтами и удивительной нелюбовью к труду — даже необходимость свернуть за угол вызывала у них протест. Каждый квартал на нашем пути они щедро одаряли навозом. Я уповал на то, что местные жители оценят эту трогательную заботу о плодородии их садов. Лавируя среди снующих туда-сюда повозок, мы беспрестанно слышали нелестные замечания. Казалось, пешеходы и возницы нарочно ползут, как улитки, или вовсе останавливаются прямо перед моим мулом. Люди, в которых я врезался, не скупились на язвительные слова, самым нелестным образом отзываясь о моей внешности, чистоплотности и родословной. Но стоило нам убраться с середины дороги, как моего мула обуяло непреодолимое желание потереться о стену — он, верно, испытывал на прочность кости моей ноги. Какое-то время он смирно трусил вперед, а потом вдруг решал пообщаться со своим более шустрым собратом. А то и вовсе пытался нагнать мула Аристотеля, что заставляло того прибавлять ходу и буквально вытрясать душу из Основателя Ликея. Складывалось впечатление, что негодные животные развлекаются от души. Путешествовать на мулах, связанных дружбой и давним соперничеством, — задача не из легких. А эти понимали друг друга не в пример лучше, нежели мы — их.
Прошло немало времени, прежде чем мы приехали в Ахарны — не то деревню, не то маленький городок, — самый крупный дем в Аттике, который, как и многие другие, расположен далеко за пределами Афин. Ахарны примостились в тени остроконечных вершин Парнасских гор. Подобно этим невысоким горам, ахарняне круты нравом, суровы и независимы. В комедии Аристофана один из них бросает вызов афинскому Народному собранию и самовольно заключает мирный договор. Мы повернули на север и, двинувшись вдоль Парнаса, стали разыскивать ориентиры, полученные от угольщика. Вот огромная мраморная мастерская с неоконченным надгробием. Вот гончарная лавка, в окнах которой выставлены кривоватые чаши, а вот и большой дом с целым выводком кур. Наши мулы уверенно трусили вперед, словно хорошо знали дорогу. Вероятно, так оно и было, раз их владелец снабжал Ликену углем. Мы свернули направо, потом налево по длинной, безлюдной дороге, которая, как и обещал угольщик, привела нас к пустырю. С краю, на небольшом откосе, ютился крохотный одинокий домик.
Жилище Ликены, с черепичной крышей и прочной деревянной дверью, было не самым жалким на свете. И все же не намного лучше лачуги тех стариков. Казалось, за домиком давно никто не следит: несколько черепиц треснули и перекосились, в крыше зияла здоровенная дыра. Двор — с вязанками хвороста вместо забора — сплошь зарос сорняками. В углу виднелась неказистая сараюшка с двумя стенами вместо четырех и горсткой старого сена на полу — тут, видимо, жили рабы, ибо животных в этом хозяйстве, кажется, не водилось. Перед сараем было разбито несколько овощных грядок, совершенно, впрочем, заброшенных. Среди желтеющих листьев и полусгнивших подпорок почесывалась одинокая курица — от нее, похоже, были только хлопоты и ровным счетом никакой пользы.
Сам толком не понимая, что чувствую — радость или боль, я слез с мула, который без тени жалости смотрел на меня, словно говоря: «Какое желанное, хоть и запоздалое, облегчение». Что за женщину предстояло нам здесь увидеть? Что она могла рассказать? Тем временем солнце, не по сезону жаркое, скрылось за облаками, в воздухе запахло дождем. Мы медленно пошли к незнакомому жилищу по тропинке, протоптанной в траве и грязи.
— Что вам надо?
Я вздрогнул и, готов поклясться, мой спутник тоже. Из-за угла дома вышел человек и преградил нам путь. Это был раб, рослый и крепкий. Его мускулистый торс прикрывало домотканое серое одеяние. Короткие, давно не мытые волосы были засыпаны пылью, сквозь корку грязи на подбородке пробивалась щетина. Бычью шею обхватывал железный ошейник, недвусмысленно указывая на принадлежность человека к рабскому сословию. Далеко не все рабы носят ошейники, видимо, это был опасный тип, а может, хозяева боялись, как бы он не удрал. На его огромном теле я заметил клеймо. Значит, он уже сбегал и был пойман. Надо полагать, отчаянный малый, бессердечное животное, и лучше его не злить.
— Чего уставился? — рявкнул он, обращаясь ко мне.
— Я не видел тебя раньше? — осведомился я.
— Не, — убежденно ответил он и сплюнул.
— Мы ищем Ликену, хозяйку этого дома, — любезно проговорил Аристотель. — У нас к ней дело.
— Не уверен, что у Ликены, хозяйки этого дома, есть к вам дела, — ответил раб. — Я вас прежде не видал. Что еще за дело?