— Зачем ты убила Эргокла? — вопросил я. — Знаю, это не начало, а скорее конец. Но чем тебе помешал Эргокл?
— А с чего ты взял, что его убила я?
— Мальчик, — ответил за меня Аристотель. — Мальчик рассказал. Полагаю, в бытность твою рабыней и наложницей Ортобула, вы с Клеофоном редко встречались, а потому он понятия не имел, что женщина, которую он видел у себя в доме, и есть Марилла. Он познакомился с тобой как с «Ликеной» и был уверен, что именно чернокудрая Ликена наведалась в лачугу к старикам. Ты — опять же под именем Ликены — заставила Клеофона отнести Эргоклу отраву, выпив которую, тот впал в оцепенение. А затем ты сломала ему шею. Или твой сообщник.
— О боги… — Марилла покачала головой. — Глупый мальчишка! Так он, значит, вернулся в город! Да, я сделала Клеофона своим сообщником, решив, что это отвадит его от Афин. Я рассчитывала, что он поедет в Коринф, где получит письмо с советом немедленно уезжать, ибо Эргокл убит. Видите ли, от Клеофона были одни хлопоты, все бросились на его поиски. К тому же во время первого слушанья мальчик произвел столь неизгладимое впечатление, что все его запомнили. Несколько обстоятельных допросов, немного давления со стороны Критона — и он мог бы не выдержать и отказаться от своих показаний. Или судьи заподозрили бы, что в том разговоре Клеофона с Ортобулом что-то нечисто. Раз уж он удрал, как последний дурак, лучшее, что можно было сделать — это не дать ему вернуться.
— Но почему Эргокл?
— Сперва Эргокл не имел к этому ровным счетом никакого отношения. Не начни он совать свой глупый нос в дела Ортобула, глядишь, был бы жив-здоров. Я, конечно, Эргокла терпеть не могла, он так ужасно со мной обращался, когда я была их с Ортобулом общей рабыней. Но, слава богам, ублажать его мне пришлось недолго. Во всем, что произошло потом, виноват один лишь Эргокл. Такие, как он, никогда не отступятся, никогда! Взять хотя бы суд над Ортобулом. Даже проиграв тот процесс, Эргокл не угомонился, все думал, как бы на ком-нибудь поживиться. Если люди хотели, чтобы он просто от них отвязался, приходилось платить. Эргокл пытался вытянуть деньги из Гермии, утверждая, что это он похитил мальчика.
— Нам это известно.
— Да. Так вот, Критона он тоже донимал. Бедняга никак не мог отделаться от Эргокла, который твердил, что Ортобул — его должник. Критон мечтал о лошадях и колеснице, но оказалось, богатство Ортобула до поры, до времени нельзя использовать, а тут еще Эргокл со своими нелепыми претензиями.
— Вот почему он решил, что деньги Филина — лучше, чем ничего, — сказал я. — И стал продавать ему рабов покойного отца. А потом вдруг взял и ополчился на него.
— Критон вбил себе в голову, что Гермия — убийца, и словно помешался, — согласилась Марилла. — Ослепленный гневом, он обвинил бедняжку Гермию в любовной связи с Филином. Но именно Эргокл навел его на эту мысль. Впрочем, скоро пришлось мальчику образумиться и взять свои слова обратно. Филин был надежным другом и мог пригодиться.
— У Эргокла все-таки не вышло очернить Гермию. Но навредил он ей от души, — я с сожалением вспомнил изуродованные уши вдовы.
— Эргокл всем досаждал. Пытался добиться возмещения ущерба и от Гермии, и от Критона. Наконец, Критон послушался советов Филина (а на самом-то деле — моих) и удовлетворил его беспочвенные притязания. Но и этого оказалось мало. Я, впрочем, ничуть не удивилась. Такой уж это был человек — подлый, жестокий и упрямый, как мул.
— Истинная правда, — сказал Аристотель. — Эргокл все никак не мог успокоиться и, обуреваемый жадностью, переключился на Филина, у которого было, что отнять.
— Да, — медленно проговорила женщина. — Все так. Солнце садится. — День угасал, солнце неумолимо скатывалось к горизонту. — Можно, я зажгу лампу?
Марилла зажгла лампу, ее руки слегка дрожали. Она задумчиво посмотрела на свою ладонь.
— Я никогда не была трусихой, — сказала она. — Но как же забавно глядеть на свою руку и понимать, что скоро она будет лежать в земле, мертвая… — Женщина задрожала. — После захода солнца мне, наверное, станет холодно. — Она повернулась ко мне: — Там есть маленькая переносная жаровня и немного угля, видишь? Будь любезен, разожги огонь. Я сама плохо умею. Растопку возьмешь на кухне. Мне бы не помешало немного тепла, я обычно начинаю мерзнуть раньше всех. Возможно, потому, что на Сикилии так жарко. Огонь подсушит воздух. Здесь сыро, ведь крыша протекает.
Несколько обескураженный этой просьбой (можно подумать, я ее раб, а не афинский гражданин!), я все же повиновался, сочтя за лучшее не прерывать рассказ Мариллы.