— Кое-кто хочет видеть господина Аристотеля. Впустить ее?
Поскольку в доме уже раздавались проворные шаги обутых в сандалии ног, «кое-кого» явно впустили без моего согласия, что лишало вопрос всякого смысла. Дверь в комнату распахнулась, вошел незнакомый мне слуга с фонарем в руках, а вслед за ним — женщина, высокопоставленная особа, судя по закрывающему ее лицо покрывалу и красивому химатиону из тончайшей ткани.
— Это ты желала видеть Аристотеля? Кто ты? — поднимаясь, спросил я, слегка раздраженный неожиданным визитом: меня самого нечасто посещали дамы в тонких химатионах. Скромный наряд незнакомки, полностью скрывающий ее фигуру, был, однако, сшит из дорогой ткани замысловатого плетения, а на кайме едва различимо поблескивала вышивка. Из-под химатиона осторожно выглядывал хитон, коричневый цвет которого оживляли шафранно-желтые нити: казалось, на мягкой темной шерсти пляшут солнечные лучи. Эта женщина, изящная, хрупкая, но при этом довольно высокая, казалась такой холеной и богатой, что ее первые слова поразили нас, словно удар грома:
— О, прошу вас! У нас такая беда. Молю тебя, добрый господин, помоги мне.
— А ты…
— Сикилийка Марилла. Рабыня Ортобула.
Она медленно подняла руки, тонкие, с длинными пальцами, и откинула покрывало. Зрелище, представшее нашим глазам, было на редкость приятным. Лицо с тонкими чертами пленительно сужалось от широких висков к прекрасному маленькому подбородку. Темно-медовые кудри девушки были коротко острижены, указывая на то, что их обладательница — рабыня. Об этом же говорило отсутствие золотых украшений: она не могла быть ни гражданкой, ни даже вольноотпущенной. Вот такое дивной красоты создание умоляюще смотрело на нас огромными темно-серыми глазами. Остановив, наконец, взгляд на Аристотеле, девушка упала перед ним на колени и попыталась обнять его ноги.
— Ты великий ритор, у тебя изворотливый ум. В твоих силах спасти меня от пытки, а моего господина — от позора и потери состояния. У него ведь могут отобрать все, вплоть до поместья.
— А, Марилла. Я слышал о тебе. — Аристотель поднял ее с колен. — Та самая наложница, яблоко раздора. Но я не вполне понимаю, что ты от меня хочешь.
— Умоляю, пойди к моему хозяину Ортобулу и поговори с ним. Он окружен врагами и преследователями, а теперь Эргокл обвиняет его в тяжком преступлении. От него отворачиваются лучшие друзья, а люди, еще вчера преданные ему, один за другим переходят на сторону Эргокла. Хозяин уберег меня и всю мою семью от пытки! Скоро он предстанет перед Ареопагом, а его противник так силен! Филин, старый друг хозяина, готов свидетельствовать в его пользу, но мы не уверены, что он сможет выступить достаточно убедительно. Ортобулу придется рассчитывать только на себя. Пожалуйста, помоги ему. В искусстве аргументирования и убеждения тебе нет равных. Посмотри с ним его речи.
— Может статься, так я и поступлю. Но почему Ортобул не обратился ко мне сам?
Она отчаянно махнула рукой:
— Потому что он горд. Такие не умоляют о помощи. Но мы боимся. Ликена, любовница Филина, говорила мне, что он тоже не знает, чем обернется суд. Ортобул не тщеславен, но высокороден и горд. Как все господа, он мнит, что должен решать свои дела сам. Но я услышала, что нынче вечером ты будешь в городе, и пришла умолять тебя. Я знаю, он не отвергнет твою помощь. Пожалуйста!
Аристотель поджал губы и едва заметно кивнул:
— Передай своему господину, что вечером я нанесу ему визит. Надеюсь, Ортобул будет дома. Короче, я приду, как только закончу обед.
Назвать мой инжир и жалких вяленых рыбешек обедом было огромной любезностью со стороны Аристотеля. Женщина быстро встала и начала осыпать его благодарностями:
— Ты спасешь его — и всех нас. Да вознаградят тебя за это боги! Я больше не смею отнимать у вас время. Простите меня за вторжение.
И почти в мгновение ока она вместе со слугой исчезла, не успев утомить нас своим присутствием.
— Ну и дом! — только и мог сказать я. — Даже у рабов есть рабы.
— Думаю, она не только рабыня, но и любовница. Есть мужчины, которые не считают нужным утаивать обстоятельства своей личной жизни от домашних, что, конечно же, значительно осложняет ведение хозяйства. Правда, в случае Ортобула подобная слабость вполне простительна. Он ведь вдовец. Это прекрасное создание — царица его ложа, сердца и уж точно определенной части кошелька. Ты заметил, как хороша ее накидка? И этот простой хитон, с искусно вплетенными в него шафранными нитями. «Пышноузорные ризы, жен сидонских работы». Видишь, стоило тебе упомянуть Гомера — и он уже не выходит у меня из головы.