— Нет, этого не может быть! — вскричал Критон. — Злодейка не должна избежать кары за свое преступление!
— Мы просто должны предусмотреть все случайности, — проговорил Филин все тем же успокаивающим тоном. — Повторяю: воздержись от продажи ценных вещей. Кроме рабов отца, на которых ты можешь претендовать с полным правом. Вот еще что: я слышал, недавно ты предпринял некий шаг, не посоветовавшись со мной. Попытался продать рабов. Это правда?
— Вообще-то да, — сердито ответил Критон. — Я подумал, что выручу больше на публичных торгах. Но этот мерзкий Эргокл поднял шум и распугал всех покупателей. Они побоялись, что рабов станут допрашивать и изуродуют. Удалось продать только одного.
— Мой мальчик, тебе следовало вновь обратиться ко мне, — пытаясь успокоить Критона, Филин взял отеческий тон. — Я восхищен твоим стремлением к самостоятельности, но, честное слово, в данный момент легче иметь дело с кем-то одним. Публичные торги публичны во всех смыслах этого слова: на них могут прозвучать насмешки, весьма нежелательные для человека в твоем положении. Я дам хорошую цену. Разве я торговался с тобой? И потом, эту сделку можно заключить, не откладывая.
— Да, возможно, я так и поступлю, — медленно сказал Критон.
— Что ж, хорошо. Подумай, с какими рабами ты пожелаешь расстаться. Не все располагают наличными.
— Архонт пришел, — внезапно объявил Клеофон с каким-то мрачным облегчением, которое обычно испытываешь, приступая, наконец, к неприятному делу. В тот год Верховным Архонтом был некий Аристофан (не имеющий никакого отношения к драматургу, но вполне сносный, хоть и несколько скучноватый человек). Он вошел в сопровождении Басилевса, председателя слушаний. Басилевс унаследовал свой титул от древнего царя Афин, но определение «царственный» совсем не подходило нашему нынешнему председателю. Это был маленький, пугливый человечек, который то и дело принимался бессмысленно лепетать и жестикулировать. Он пробормотал извинения, посетовал на жару и принялся выяснять, кто где встанет и кто будет говорить первым (разумеется, это право принадлежало Критону). Этот Басилевс не шел ни в какое сравнение со своим предшественником, который председательствовал в Ареопаге в тот год, когда я был свидетелем. Интересно, какой стороне сыграет на руку слабость нынешнего Басилевса? Подумав, я решил, что Обвинителю. У Критона был хороший, сильный голос, он чувствовал поддержку сторонников и, обращаясь к суду с жалобой, выглядел образцовым афинским гражданином, а юный возраст лишь добавлял ему очарования.
— Афиняне, — традиционно начал он. — Я слишком юн, чтобы иметь опыт обращения в суд. Мне нелегко стоять здесь и обвинять жену покойного отца. Я даже не могу быть уверен, что отец — или его тень — желает этого. И все же, во имя Справедливости я добьюсь, чтобы его смерть была отомщена. Это неотъемлемое право сыновей покойного — меня и моего бедного брата…
На этом месте Критона внезапно прервали. Клеофон, который стоял за спиной старшего брата и внимательно слушал, неожиданно сорвался с места. Он перебежал на другую сторону и присоединился к немногочисленным сторонникам Гермии.
— Я… я не желаю, чтобы ты говорил за меня! — бросил мальчик Критону. — Я считаю, все это просто нелепо… Я знаю, что моя новая мама ничего такого не делала. Вот!
— Милое дитя, ты понимаешь, что говоришь? — вопросил Басилевс.
— Да, да, понимаю. Я хочу быть свидетелем этой стороны. Стороны моей мамы. А не этого. И мне есть, что рассказать.
— Ты не присоединишься к обвинению? К обвинению против Гермии?
— Нет!
Это неожиданное происшествие выбило Критона из колеи. Такое предательство обескуражило бы и гораздо более опытного истца. Юноша отчаянно пытался найти слова, и его голос дрожал от волнения.
— О боги, Клеофон! Я не знаю, почему ты так поступаешь. В самом деле, не знаю! И почему ты раньше не сказал, что встанешь на их сторону?
— Потому что, — пожал плечами Клеофон. — Потому что я боялся, что ты вообще не позволишь мне прийти, если узнаешь, на чьей я стороне.
— О Клеофон! — Критон умоляюще простер к нему руки и беспомощно уронил их. — Вы видите, господа, в каком я затруднении. Клеофон — совсем еще мальчик, чувствительный, немного избалованный и горюющий по отцу. И вот он совершает этот непонятный поступок. Я поражен! Что заставило этого ребенка пойти против родного брата? Быть может, он принимает эту женщину, чужую — или почти чужую, — за собственную мать, умершую так давно?