Потом в комнату вновь привели Клеофона, которого Фанодем вызывал в качестве свидетеля Обвиняемой. Фанодем, человек не первой молодости, выглядел усталым и на удивление неловко повел допрос, хотя роль Защитника перед столь многочисленными и взыскательными слушателями требовала убедительности и находчивости. Фанодем утверждал, что младший сын убитого почти ничего не может сказать о Гермии. Допрос начал Защитник, но вскоре инициативу перехватил Критон.
Фанодем: Ты видел свою мачеху накануне того дня, когда умер Ортобул?
Клеофон: Да. Она почти все время была дома, только ненадолго уехала с папой по делам. Она должна присматривать за своими домами в Афинах и Пирее, то есть не своими, а ее первого мужа. Но мамочка была — нет, не была, а есть — очень хорошая и добрая, она сидела дома, ткала и присматривала за слугами, как полагается хорошей жене. Она слишком добрая, чтобы совершить такое злодеяние.
Критон: А теперь взвешивай каждое слово. Она — Гермия — выходила из дома в тот день, когда умер наш отец?
Клеофон: Она пошла навестить родственников. Они прислали за ней кого-то, а потом привели обратно.
Критон: Ага, значит, ты признаешь, что ее не было?
Клеофон: Ее не было днем, а не ночью. Папа был тогда еще жив. Когда начинало смеркаться, я нашел его в андроне, спящим. Я заглянул, а он лежал на кушетке. Но я знаю, что он еще не успел заснуть, потому что он пробормотал: «Ступай, мальчик, дай отцу немного вздремнуть». (Эти слова производят сенсацию среди публики.) Это произошло незадолго до маминого возвращения. Видите, с ним все было хорошо.
Критон: Возможно, несчастный как раз умирал от яда. Который был час?
Клеофон: Да нет же! Папа не умирал, ему не было плохо! Он не жаловался на недомогание, его не рвало, ничего такого. Я уже говорил, что был вечер, только-только начинало смеркаться. В комнате еще не зажгли ламп. Но я принес лампу с собой, и все выглядело, как обычно. В комнате не пахло рвотой. Иногда пахло, если гости слишком много пили, но в тот раз — нет. А вы, — он обернулся к нам и остановил взгляд на мне, — вы все говорите, что у цикуты очень сильный запах. Не было ни странного запаха, ни вони, ни беспорядка. Отец просто лежал, укрывшись одеялом, и спал, как все люди.
Басилевс (вмешиваясь): Особенно, когда они собираются провести ночь вне дома?
Клеофон: Да, наверное. Все равно мамы не было весь день. А когда она вернулась, отец уже ушел. Но все было в порядке. И не слушайте этого! (Негодующе показывая пальцем на Критона.) Он говорит всякие гадости про меня и мою вторую мамочку просто от злости. Он не может так думать по-настоящему! Я не сделал ничего дурного!
Клеофон опять разрыдался, и его увели в угол. Басилевс посетовал на то, что столь юному мальчику пришлось давать показания в суде. Он не мог решить, как отнестись к словам Клеофона: стоит ли принять их во внимание или счесть полной чепухой.
Первая продикасия закончилась довольно скомканно. Басилевс заявил, что это запутанное дело утомило его. Критон выглядел бледным и изможденным, Клеофон — упрямым и заплаканным. Что же касается Гермии, ее так никто и не увидел. Когда вдову выводили из здания суда, она оступилась на пороге. Она, верно, совсем обессилела — а может, стражник подошел к ней слишком близко. Но это был дурной знак.
IX Яд в тюрьме
Я услышал, как Филин предлагал купить у Критона рабов, или, вернее, еще нескольких рабов. Я ведь уже знал, что два его ценнейших невольника перешли в руки Филина после неких закрытых торгов. (Возможно, аукционисту не следовало заявлять об этом во всеуслышание, по крайней мере, он явно поспешил.) По какой-то причине, размышлял я, Критону нужно было срочно пополнить кошелек. Сразу после первого слушанья дела Гермии все заговорили о том, что Филин приобрел четырех рабов Критона. Я предположил, что именно этих четверых выставили на торги в тот день, когда я имел счастье столкнуться с Аристогейтоном. Получалось, что всего Филин купил шестерых невольников Ортобула, включая привратника, чьи расторопность и представительность могли существенно пострадать из-за перенесенной пытки.